"Как же вы так? – с какой-то тоской произнёс отец Офонасий. – Сначала бесчестие великое творите, прелюбодействуя, а потом, чтобы покрыть его, душу свою бессмертную губите. Ох-хо-хо!"

"Не мог я Митьку, – залепетал Ефим, – брат он мне".

Отец Офонасий тяжко вздохнул, шагнул расслабленно назад и тяжело сел на лавку, держась за грудь.

"Что, батюшка, плохо? – целовальник подскочил к отцу Офонасия. – Ну-ка, бабка, дай батюшке травки какой или настоя", – потребовал он от ведуньи.

"Не надо ничего, – остановил отец Офонасий. – Сейчас на воздух выйдем, и лучше станет".

"Нето, водицы испей, – предложила бабка Калиниха. – У меня ключевая".

"Спаси Бог, – ответил отец Офонасий и действительно выпил с четверть ковша холодной воды. – И вправду, хороша водица".

Старуха молча кивала головой и опять же хитровато улыбалась, понимая, в чём истинная благодарность отца Офонасия, а может это была всего лишь её неосознаваемая привычка.

"Раз в порядке, отец Офонасий, пойдём к печнику, – стал торопить целовальник. – Будем от Ульянки признание принимать".

Время уже наступило вечернее. Стадо, пригнанное пастухом, шло по улице, хозяйки встречали своих коров, готовились к дойке. Но большинство крестьян все ещё продолжали трудиться в поле на жатве. Придя во двор печника, Саввы, следователи с Ефимом присели на завалинку, поджидая хозяев, за которыми послали. Посреди двора высилась просушиваемая груда колотых берёзовых дров. Из-за этой груды выглядывали коза с козлёнком. Возле хлева в земле копошились куры во главе с радужным петухом. Петух время от времени, замерев, подозрительно оглядывал незнакомцев в своих владениях.

Ульянку с отцом ведущие розыск заметили ещё издали и смотрели, как не торопясь, они идут по улице. Когда Савва и Ульянка подошли к дому, ожидавшие их, кроме Ефима, поднялись навстречу. Ульянка, на удивление, держалась спокойно, хотя поглядывала на окружающих своими карими глазами исподлобья. Савва, её отец, казался растерянным и в то же время настороженным.

"Доброго здоровьечка, – начал он. – С чего это мы вам понадобились? Живём тихо, никого не трогаем".

"Здравствуй и ты, Савва, – поздоровался Никодим, а за ним и все остальные. – К тебе-то, Савва, иску нет. С дочкой твоей хотим поговорить".

Закончил целовальник строго. Ему нравилось, что Савва побаивается его, того же он хотел и от Ульяны.

"Да вот ведь она вся перед вами", – Савва обеими руками указал на дочь, как бы преподнося её, сам же находясь всё в той же растерянности.

"Такое дело, Ульяна, – сурово начал целовальник. – Ефим во всём сознался. Теперь твой черёд".

"Не знаю, в чём вам Ефим сознался, а мне признаваться не в чем, – совсем не испугалась Ульяна и с презрением посмотрела в сторону Ефима. – Мало ли ему что померещилось".

"Брось, девка, отвертеться не получится", – ещё более посуровел целовальник.

"В чём же вините?" – встрял Савва.

Следователи переглянулись, и староста взялся объяснить Савве суть дела. В результате у Саввы челюсть, что называется, отвалилась. Он так долго стоял с открытым ртом, что целовальнику хотелось сказать, используя слова из запаса речи самого же Саввы-печника, "закрой хайло", где хайло, как было известно в те времена и совершенно забыто сейчас, есть отверстие русской печи. Но никто Савве ничего не сказал, а сам он употребил другое словечко, против дочери: "Ах ты ж, курва!"

Однако Ульяна не дрогнула и перед отцом: "Брешут они, тятя. Не знаю, о чём говорят". – "А если не брешут? Сам тебя на части порву!"

"Вот твой поясок, Ульяна, – отец Офонасий показал находку. – А бабка Калиниха по нему только что указала на тебя".

"Ведьме этой поверили? Да она давно из ума выжила. А Ефим уж год как меня тайком домогается, охальник. Вот и мстит мне. Мой поясок на мне, батюшка".

"Поясок-то новый на тебе, Ульяна, да больно ты распоясалась, – покачал головой отец Офонасий. – Поясок поменять можно легко, а вот с совестью потяжельше будет".

"Покайся, Ульянка, не то…", – пригрозил Савва.

"Покайся и ступай на плаху? Вы что, тятя? Не виновата я", – упрямо гнула своё Ульяна.

"Не хочешь по-хорошему? – вздыбился целовальник. – Под допрос с пристрастием пойдешь, девка".

Первый раз в глазах Ульяны серой птицей мелькнула неуверенность. И всё же она, сжав губы, не сдавалась, продолжала смотреть исподлобья. Тут вдруг отчебучил святой отец. С весёлым взвизгом он подпрыгнул на месте, пошёл вприсядку. Подскочил и поочередно, путаясь в рясе, шлёпнул себя по пяткам, а в завершение стукнул себе кулаком в лоб. Естественно, все выпучились на батюшку. Уж не умом ли вдруг тронулся?