— Хватит! — рявкнул я, прошел к столу и сел. Они хмуро смотрели на меня. — Хватит. Давайте лучше о нас самих. До чего мы докатились? Истерики, игра в софизмы-силлогизмы, повышенная возбудимость, наружу вылезают распри, про которые давно пора забыть. Того и гляди, мы начнем вспоминать, чьи предки чьих обидели тысячу лет назад и начнем палить друг в друга, довершая дело… Что с нами происходит? В нас пробуждаются темные инстинкты? Нет, тут что-то другое… Мы стали хуже? Не думаю. Духовно богаче? Вряд ли. Я понятия не имею, как назвать то, что со всеми нами происходит, но мы уродуем себя, пытаясь совместить в себе Землю и Чару, прошлое и настоящее…

— Проповедь темпераментная и искренняя, — сказал Чак. — Но вот что ты предлагаешь для данного случая, какой выход?

— Вы тут орали о местном праве, — сказал я. — Но наши вертолеты и оружие наверняка находятся вне местного права — потому что они вне здешних возможностей. Может быть, нас всех, и меня первого, нужно немедленно распихать по лучшим санаториям Земли, но что-то же нужно делать… В деревню поедете вы трое — Чак, Вэш, Паша Гурский. И никакого современного оружия — только чарианское. И чтобы, кроме тех троих, в деревне не пострадала и паршивая собака… Марш!

Вообще-то он зря попрекал меня шермановскими кавалеристами. Ничего такого, уж я-то знаю, специально копался в архивах. Ивар Рочер, первый американский Рочер, приехал в Штаты в восемьсот семидесятом и до самой смерти плотничал в Миннесоте, а когда подросли его сыновья, битвы с индейцами стали уже историей. Так что ничего подобного, зря он это. Но, пошел! Неужели я сейчас убью, смогу убить, пусть и подонка? Ведь смогу… А что скажет Джули? Что скажут там, на Земле? Да что бы ни сказали, плевать! Для них это абстрактная морально-этическая головоломка, утеха психологов и космоисториков, для нас — нет, в нас появилось что-то, неуловимо отличающее нас от тех, кто остался дома, и, кажется, до самой смерти буду делить землян на тех, кто был здесь, и на тех, кому здесь побывать не довелось. К их счастью, к их сожалению… Но-о!

Хай! Хай! Конечно, я зря накинулся на Чада. Но я-то — как вышло, что во мне проснулось ЭТО? И не только во мне, слишком многое просыпается в слишком многих, и всему виной Чара, проклятая планета, благословенная. Я скачу убивать. Я, индеец, сын народа, едва не выбитого с лица земли. Правда, и мои предки не всегда играли на арфах, шелестя белоснежными крыльями, но во всех наших индейских междоусобицах погибло меньше людей, чем на одной только Кубе, когда туда приплыли каравеллы с крестами на парусах. Разве мои предки снимали с белых скальпы лишь из одной врожденной кровожадности — потому что накипело. Да и другие белые платили им за скальпы белых… Так что легко им судить там, в двадцать втором веке… стоп, почему «им»? Нам, а не им. Неужели я забыл, что я один из них? Хай, хай!

Нет, это невозможно, и все же так и есть. Три землянина, специалисты с дипломами двух-трех институтов, конечно, крепкие, тренированные парни, и все же, все же… В какой школе верховой езды Вэша могли обучить сидеть вот так — вольная посадка, ничего общего не имеющая с посадкой конника спортсмена, рука на отлете, и в ней — местный аналог томагавка. И Чак со своим копьем, и я с луком — откуда в нас это словно бы проснувшееся умение? Естественное объяснение — предки. Не синий гусар, так Игорев конник, не петровский драгун, так донской казак, а возможно, что и одинокий ордынец затесался мимоходом в шеренгу пращуров. Но все же — почему это так ярко проснулось в нас? Сейчас я убью. Но убью подонков… Хай!

Они с криками влетели в деревню и, не сдерживая распаленных дико храпевших купов, пронеслись мимо шарахавшихся людей. Где-то близко закричали женщины — протяжно, рыдающе тоскливо, всегда они кричат здесь при набегах. Взвыла и забилась в пыли угодившая под копыта собака, вопли нарастали, с полей бежали мужчины — в деревне прекрасно поняли, зачем в Вауле ворвались вооруженные всадники.

Как ни странно, те трое и не думали никуда скрываться, только сейчас, заслышав вопли и нарастающий грохот копыт, заметались по двору, разыскивая неизвестно куда засунутое с пьяных глаз оружие. Через несколько секунд один из них рухнул лицом вниз, вцепившись обеими руками в древко пробившего его насквозь копья. Второй успел выдернуть дубину из-под кучи корзин, но в воздухе просвистел томагавк и угодил в цель под дикий вопль команча. Третий, рывками бросаясь из стороны в сторону, бежал к лесу. Стрела впилась ему в шею, и он пробежал несколько метров, прежде чем рухнул.

Трещало пламя, мгновенно охватившее хижину. Всадники медленно двинулись прочь. Мужчины, столпившиеся на окраине селения, опускали копья и расступались — убедившись, что этим все и кончилось, деревня молчаливо признавала правоту соседей… 

Они молча привязали купов и разошлись в разные стороны. Никто не подошел ко мне, и это избавляло меня от необходимости зачитывать еще и им только что полученную космограмму. Я смял в кулаке ленту.

Утром на орбите должна была появиться эскадра. «Дон Кихот», «Зодиак», «Малабар», «Болид», «Звездный тигр» — огромные транспортники, колоссы. Плюс уполномоченный Совета астронавтики, находившийся на борту «Зодиака». Все это, вместе взятое, могло означать только одно…

Я подошел к перилам и оглядел окрестности так, словно только что, впервые прилетел сюда, и теперь знакомился с местом, где предстояло жить. Белые купола обсерваторий, россыпь разноцветных коттеджей, солидные здания лабораторий и мастерских, синие громады ангаров и складов, алые, желтые, голубые вертолеты на аэродроме, хитроумные антенны дальней связи, бассейны, аллеи, спортивные площадки — небольшой город, по старинке именовавшийся станцией «Иван Ефремов». И нигде не видно людей — наверняка все сделали тот же вывод, что и я, и собирают сейчас вещи, одержимые самыми разными мыслями…