Моя реконструкция представляется мне достаточно убедительной. Кстати, в дальнейшем она получила новые, окончательные подтверждения. Но в ней не хватает некоторого психологического звена. Чуть позже я обнаружил и его. Так почему же «морщится, кривится, но ест»? Почему при столь сильном шоке от моих слов, мыслей, поступков Жанна собиралась выстроить со мной отношения? Думаю, ей нужна была моя моральная санкция. Чтобы пояснить это утверждение, я должен рассказать другую историю про другую «охотницу». Расскажу, хотя и немного смущен тем, что мой рассказ превращается в рассказ Шехерезады, где одна история оказывается частью другой истории. Но, может быть, читатель не заблудится в этих лабиринтах?

Но если читателю уже наскучили мои истории, то пусть пеняет сам на себя – с первых же страниц было очевидно, сколь зловреден и болтлив автор! Кроме того, моя книга посвящена «людоведению». А какое же может быть людоведение без разбора реальных житейских историй. Некоторое бытописание входит в цели моей книги. Именно на этом фоне и разворачивается великая и вечная драма Добра и Зла.

Итак, история про филологиню Ольгу. Эта история не относится к нынешним временам. Она из времени моего «хождения в люди», то есть из той эпохи, когда я выбросил на свалку своих интеллигентских божков и пустился в плавание по бескрайним просторам жизни в надежде поумнеть и обрести другое, более живое «Я».

В самом начале своей экзистенциальной карьеры я познакомился на «сачке» в университете с филологиней Ольгой. Она нравилась мне, и я попытался завести с ней роман. То ли я был неловок, то ли не представлял для нее интереса, но она осталась равнодушна ко мне. Но подругам представляла меня как своего молодого человека. Думаю, делала она это из соображений престижа – каждая уважающая себя девушка должна иметь молодого человека подле себя. Помаявшись, я перестал брать ее в расчет.

Потом она пропала вовсе – я перестал встречать ее в университете.

Через пару лет я вновь встретил ее. Я уже достаточно продвинулся в своем «житейском» образовании и собирался жениться на роскошной женщине, которая еще лет пять тому назад просто прошла бы мимо меня, не обратив внимания.

И вот мы встречаемся с Ольгой, разговариваем. Выясняется, что она уезжала за границу. Ольга со мной любезна, ласкова, проявляет изрядный интерес. Я озадачен такой переменой. Начинаю думать, что мое положение аспиранта и перспектива стать членом кафедры философского факультета делают меня в ее глазах весьма интересной фигурой – как личность я ведь не так уж и сильно изменился со времен нашего прежнего знакомства.

Затем я говорю ей, что еду в букинистический магазин. Она просит взять ее с собой. Едем, болтаем. И в разговоре она непрерывно допускает фразы, которые возможны только в том случае, если бы мы были любовниками. Дальше – больше. На ее вопрос я говорю, что в моей квартире большие потолки и большие окна. На это она заявляет, что всегда знала, что у ее мужа будет именно такая квартира. (Ого! Мы уже женимся?) Но вида я не подаю, поскольку не могу взять в толк, что все это значит и что последует дальше.

После этой встречи мы общались еще несколько раз. Затем я сообщаю ей, что собираюсь жениться, но прошу не обращать внимания на это чисто формальное обстоятельство. Она разочарована.

Через неделю раздается звонок. Звонит Ольга и говорит: «Ты, кажется, как-то приглашал меня на свою дачу? Я готова, едем».

Договариваемся на завтра. «Отлично» – говорит она – «я так и скажу маме, что пару недель поживу у Сережи Белхова».

Моему удивлению не было предела – речь вроде бы шла об однодневной поездке. Но, не показывая своего изумления, соглашаюсь и с этим, так как всегда любил необычные ситуации.

На вокзал она приезжает с бутылкой вина и кактусом в глиняном горшке. Кактус для меня, о вине речь не идет. Погрузились в поезд, едем. Ольга сидит напротив меня, и я с удовольствием наслаждаюсь благодаря ее прозрачной блузке видом отсутствующего бюстгальтера. Но даже столь заманчивые картины не заслоняют от меня очевидного – она смущена и растеряна. Сегодня я прямо бы спросил ее о причинах такого состояния, но тогда я еще не умел выводить происходящее на рефлексивный уровень и открыто говорить об этом.

И вот мы выходим из поезда и направляемся к дому. Тут Ольга внезапно останавливается: «Ты знаешь, я ведь хотела извиниться и уйти прямо на вокзале. Я не могу поехать с тобой на дачу. Я должна быть в другом месте».

Я удивлен, но замечаю, что коль уж она находится в двух минутах ходьбы от моего дома, и час тряслась в электричке, то глупо поворачивать назад, не заглянув в дом и не передохнув хотя бы полчаса. Ольга соглашается, и мы идем дальше.

При этом она объясняет, что неожиданно приехал ее любимый мужчина – югославский журналист – и она хочет провести все это время с ним. «Мама ни за что не отпустила бы меня к нему. Ты же – другое дело: аспирант, будущий преподаватель философского факультета. На тебя мама смотрит очень положительно. Если мама спросит тебя, то скажи, что я провела эти две недели у тебя».