Однако Холмс делает акцент не только на разговоре, а на любой звук вообще. Это следует как из самой фразы Холмса: «Малейший звук погубит нас», так и из описания Ватсоном их положения: «Ни один звук не доносился до меня. Я не слышал даже дыхания своего друга…». Т.е., сыщики соблюдали полнейшую тишину, старались не произвести никаких звуков вообще, считая, что он может быть услышан Ройлотом.

Так как даже малейший звук из комнаты Элен мог бы погубить сыщиков? Что случилось бы, если бы Холмс или Ватсон произвели какой-нибудь звук, кроме разговора: скрипнули кроватью, стулом и т.п.?

Допустим, что Ройлот услышал бы какой-нибудь, – за исключением разговора, – звук. Что бы он сделал? Как-то бы догадался, что в соседней комнате сидят в засаде два сыщика? На основании чего он мог бы сделать такой вывод? Только на основании какого-то звука? Почему Ройлот вообще должен был как-то реагировать на малейший звук в комнате падчерицы? Почему он стал бы для Ройлота подозрительным? Ну, раздаются в комнате падчерицы какие-то звуки, и что? Неужели падчерицы Ройлота, – сначала Джулия, а после Элен, – которые жили в этой комнате, никогда не производили никакого звука? Ведь они же ходили по комнате, что-то делали, готовились ко сну, переодевались, причесывались. Естественно, что все эти действия сопровождались звуками.

Да и когда они спали, то ворочались в постели; кровать могла скрипеть, как, например, и пол, и мебель, и пр. То есть, они производили все те бытовые шумы, которые свойственно производить человеку в своем жилище. Так почему же сейчас малейший звук мог погубить сыщиков? То, что Элен сослалась в тот вечер на головную боль, в принципе ничего не меняло – ну, пораньше бы легла спать, значит, определенные шумы произвела бы раньше. И к тому же, у человека болит голова. Для него естественно принимать лекарства, мучатся болью, усиленно ворочаться. Конечно, это не обязательно так, но и наличие головной боли не отрицает производство бытовых шумов с необходимостью.

Так что какой-нибудь легкий звук в комнате падчериц: скрип кровати, стула и т.п., был бы для Ройлота естественным и привычным. А вот принимая во внимание его хитрость и подозрительность, благодаря которым он выследил Элен, когда она посещала Холмса, можно не без оснований предположить, что Ройлота могло бы насторожить как раз отсутствие звуков.

Ведь почти со всей очевидностью можно утверждать, что Ройлот как раз и прислушивался к звукам из комнаты падчериц, ориентируясь по ним, когда они – падчерицы – уснут. Свет гаснет, звуки прекращаются, – значит, Джулия или Элен спят, можно пускать змею. И если бы в этот вечер, – тем более на следующий день после того, как Элен посетила Шерлока Холмса, – Ройлот не услышал бы привычных звуков из комнаты падчерицы, то именно это могло бы его насторожить. Так что вряд ли какой-то «малейший шум» мог бы погубить сыщиков.

Еще одним интересным для меня моментом является трость, которой Холмс бил змею. Откуда она взялась у него?

Когда Холмс с Ватсоном уже сидели ночью в спальне Элен, Ватсон пишет: «Я вытащил револьвер и положил его на угол стола. Холмс принес с собой длинную, тонкую трость и поместил ее возле себя на кровать вместе с коробкой спичек и огарком свечи».

Ватсон делает акцент на трости, ее длине и толщине. Это, по всей вероятности, должно свидетельствовать, что Холмс знал, с чем придется столкнуться, и подобрал для дела самый подходящий инструмент. Из рассказа мы знаем, с чем ожидал встретиться, – и встретился, – Холмс. Мы понимаем, что такая трость появилась там не случайно – Холмс специально взял именно такую трость, так как такой тростью в этом случае было пользоваться гораздо удобнее, чем например, короткой и толстой.

Более того, Холмс принес с собой спички и огарок свечи, что еще раз подтверждает, что Холмс, идя в дом к Ройлотту, знал, с чем встретится.

Так вот где Холмс взял именно такую, – специально выбранную для дела, – трость? Ведь он должен был бы ее приобрести только после того, как понял, с чем будет иметь дело. Но он это понял только после того, как осмотрел усадьбу Ройлота Сток-Морен, его комнату и комнату Элен. В Лондоне, у себя на Бейкер-стрит, он создал первоначальную версию, которая потом не подтвердилась обследованием Сток-Морена.

Холмс исследовал комнату Джулии и Элен, и отбросил эту свою первоначальную версию: «Холмс, предварительно осмотрев окно, употребил все усилия, чтобы открыть ставни снаружи, но безуспешно: не было ни одной щелки, сквозь которую можно было бы просунуть хоть лезвие ножа, чтобы поднять засов. При помощи лупы он осмотрел петли, но они были из твердого железа и крепко вделаны в массивную стену.

– Гм!-проговорил он, в раздумье почесывая подбородок. Моя первоначальная гипотеза не подтверждается фактами».

Ватсону в итоговом рассказе о своих выводах он говорит: «В начале я пришел к совершенно неправильным выводам, мой дорогой Ватсон… Присутствие цыган, восклицание несчастной девушки… – всего этого было достаточно, чтобы навести меня на ложный след».

Итак, Шерлок Холмс, отправляясь в Сток-Морен – усадьбу Ройлотта, – имел только одну гипотезу, в которой не было даже самой мысли о змее. И значит, ему не было нужды брать длинную и тонкую трость.

Конечно, можно предположить, что он вообще ходил именно с такой тростью постоянно. Ведь трость в то время была принадлежностью костюма. Ватсон не говорит об этом, но зато акцентирует внимание на трости, когда у Холмса родилась версия о змее. Длина и толщина трости специально акцентируются. Вряд ли Ватсон акцентировал бы так внимание на трости, если бы она оказалась у Холмса по необходимости – как принадлежность костюма. В рассказе Ватсона очевидна связь между версией Холмса о змее и наличием именно длинной и тонкой трости. Ведь она фигурировала еще в купе со спичками и огарком свечи.