– А сами вы верите в то, что говорите? – спросил он уличную проповедницу.

– Конечно, – с вызовом ответила она. – Нужно только верить в справедливость. Это является единственным и совершенно необходимым условием успеха. А если не веришь, то только разрушишь всеобщие связи и непоправимо навредишь себе.

Женщина собрала в стопку свои брошюрки, сошла со ступенек и пошла по улице вниз, легкая, воздушная, окруженная солнечным светом. А Малахов, задумавшись, смотрел ей вслед.

Справедливость…

Не она ли заставила его пройти Афганистан?

А потом, после возвращения домой, когда он мечтал оглядеться по сторонам, чтобы вырваться, наконец, из того кровавого круговорота, который его засосал, разве не мечта о справедливости указала ему новый путь?

Тогда он был молод и пытался найти хоть какой-нибудь смысл в своих беспорядочных исканиях. Но жизнь была уже другой, и любые его раздумья оборачивались мучительным недоумением. Мирная жизнь отторгала его. А война, в ее бесполезной абсурдности, наоборот, представлялась совершенно ясной и понятной.

Бессмысленность происходящего была очевидной. И эта очевидность доводила Малахова до неистовства. Он не мог понять, почему люди, другие люди, видевшие то же самое, что и он, а может быть и больше, читавшие те же газеты, живущие рядом с ним, по соседству, и далеко, на другом конце страны – почему они смирились?

Почему они с какой-то непонятной радостью и упоением приняли участие в этом безумном спектакле, где им отведена роль безвестных статистов? Почему они так безоговорочно и свято верили в мудрость правителей, способных провозглашать расточительство и коррупцию единственным способом спасения разграбленной страны? Почему?

Порой все это казалось Малахову невозможным, приснившимся кошмаром. Но сон не кончался, длился месяцы, годы. И тогда Малахову чудилось, что все вокруг него играют в какую-то непонятную, непостижимую игру, а теперь, забыв правила, забыв, что это не игра, а жизнь, мечутся бессмысленно и бесцельно по игровому полю. А потом в жизни Малахова появился человек с удостоверением офицера Федеральной Службы Безопасности. И этот человек предложил работу.

Иногда Михаил пытался разглядеть, что ждет его там, впереди. Но время поворачивалось вспять, взгляд тонул в потоке воспоминаний, скользил по разрозненным течениям мыслей, и снова вовлекал его в кровавый круговорот, из которого не было исхода. Но теперь в его жизни был смысл – справедливость…

– …Поэтому я призываю вас отдать свои подписи в поддержку мэра Санкт-Петербурга Виктора Михайловича Попкова. – Бородатый, похоже, заканчивал свое выступление. – Мы должны гордиться этим человеком. Вся деятельность Виктора Михайловича Попкова была направлена на борьбу с…

Малахов не дослушал. Его мало интересовало, с чем же всю жизнь боролся Виктор Михайлович Попков. Медведь спешил на встречу с генералом Потапчуком – своим единственным начальником, «хозяином».

О встрече они договорились еще днем. Уже несколько дней Михаил вместе с Ириной и Аней отдыхал на снятой на лето даче. Они только собирались обедать. И тут раздался звонок.

«Хозяин» сказал, что дело серьезное и не терпит отлагательства. Встретиться необходимо как можно быстрее. Малахов ответил, что будет ждать генерала в своей «берлоге» и повесил трубку.

Чтобы успеть добраться до Санкт-Петербурга вовремя, Михаилу пришлось бросить все дела и, самое страшное, отложить обещанный поход в парк. Он наскоро поцеловал Анечку, обнял Ирину и погнал свой «БМВ» в город, к своему тайному убежищу.

«Берлога». Это было, пожалуй, единственным в городе местом, где Михаил чувствовал себя спокойно, в безопасности. До назначенного времени оставалось еще два с половиной часа, и Михаил надеялся успеть где-нибудь перекусить, а потом сварить кофе и послушать что-нибудь из своей музыкальной библиотеки.

А дождь продолжал лить.

Вдоль улицы по обеим ее сторонам тянулись мутные огни фонарей. Над ночными магазинами и кафе ярко сверкали неоновые вывески. Разноцветные отсветы на мокром асфальте переливались, как рассыпанные нитки поддельных драгоценностей.

Мимо, задев Малахова, прошла какая-то парочка и завернула в бар. Мигающая вывеска – «Последний оазис». Дверь открылась, и оттуда донесся гул голосов, звуки музыки, похожей на отдаленный рев прибоя.

Двое парней в усыпанных металлическими бляхами кожаных куртках стояли на углу улицы и курили, зябко поводя плечами. Один из них выплюнул окурок прямо под ноги Малахову и загоготал. Наверное, ему было очень скучно. А может, он считал, что ночь – это его время, и теперь улицы, мокрые, опустевшие улицы безраздельно принадлежат только ему.

Парни как парни. Нормальные ребята. Только нормальные они днем и каждый в отдельности. А вот вечером они меняются, выходят на улицы и толпятся под фонарями – хмурые, нарочито медлительные. Они всеми силами стараются не походить на весь остальной мир. Наверное, это стремление и делает их так похожими друг на друга.

Они и поступают одинаково: ощущение собственной значительности заставляет их искать приключения – так хочется вызвать восхищение или хотя бы обратить на себя внимание окружающих.