– Знаешь что, мой сотоварищ старший, – так я к нему тогда обратился.

– Что? – говорил он мне в ту пору и головой вертел во все стороны, словно я был не рядом, а весь какой-то разбросанный со всех сторон.

– Скажу тебе просто и прямо. Труд мой языкотелый, в твою пользу превращенный, может дать только одну дань времени – это прибыль от дела всего и от сознания его творения капелька ума в голову набежит. Труд же мой остроконечный язычный способен ума больше придать, так как он заставляет любого про себя или про что думать, а значит, собственную голову развивать. Заставляю я мозги шевелиться, что значит, для них работать.

А всякая работа имеет свою материальную прибыль.

– Какую прибыль? – спросил меня тогда старший.

– Материальную, – ответил я ему и пояснил, – это значит, выгоду в привесе ума еще кроме того, что было.

Не знаю, переспорил ли я его, но спор наш на том завершился.

Гладиолус, очевидно, устал от таких разговоров, и его глаза сами по себе слиплись.

Я же себе сказал еще следующее, как бы для себя заключая и более важное обозначая.

– Суть ума моего или другого в приросте времени самого от рождений наших, по роду одному передающихся.

Сказал я так и задумался над тем, да так, что вскоре и сам спать свалился, ибо ум мой слабо еще в мозгах состоял и только-только вырисовывался.

О самих мозгах знал я многое из детства своего малосытного.

Хоть и кормил я вельможу того с руки, да самому мало что попадало. Потому, приходилось иногда корм самому добывать и самими мозгами питаться. То дело мне одному не под силу было и потому звал я друзей старших.

Вместе мы разворачивали то все и поедали. Надо сказать, что съедать мозги и что-то в этом роде боялись.

Я пример тому подал, да так оно и пошло. Не боялся я и вред какой нанести другу четвероногому, которого спасал и вызволял из беды иногда.

Считал, что то тварь, в целом, для жизни людской предназначена и способна помочь ему в достижении успеха ума.

Само слово ум – не знаю, откуда взялось. Было то у меня сызмальства и в речи просто велось.

Никто меня тому специально не обучал и по большей части, от меня к другим так же просто и перешло.

В общем, с мозгами и с умом я с детства знаком был, а потому, значение этому особое придавал и по сути жизни только с тем и к тому шел.

Проработал я у купца того, сотоварища моего старшего, долго.

Примерно лет девятнадцать мне исполнилось, как я от него к другому подался. Так случилось не потому, что я с ним поругался, а из-за того, что захотелось мне делу другому обучиться.

Погоревал мой старший друг, но все же отпустил, хоть и не был я в рабах у него или в какой другой зависимости.

Это просто так сказано. Распрощались мы тогда и в годы старшие встретиться условились.

– Как услышишь, что по Земле молва обо мне пошла, так сразу и приходи, – сказал я ему на прощание, руку подав и поцеловав.

– А как узнаю, что то про тебя? – спросил друг сквозь слезы.

– Имя мое. Оно одно. Это-то тебе и подскажет.

– Точно, – подтвердил он и рукою по моей спине и груди провел, как бы заглаживая шрамы те большие, что от рукоприкладств людских остались.

На том и простились.

Смахнул и я слезу, как-то жалко было расставаться. Все же, не один день провели вместе и были почти, как братья.

Но дело то уже сотворено было, а потому, повернулся я и зашагал к новому своему избраннику, дабы с его трудом поближе познакомиться.

Нового моего сотоварища звали Никоспориус, что обозначало почти непревзойденный из словес людских обозначений всяких.

Это за дело его так прозвали. А занимался он делом непростым.

Собирал остатки подати людской /из того, что от подати общей осталось/ и сотворял из него новое, что хорошо пахло, огнем горело и во рту зябью пробегало, коли его пригубить.

Люди прозвали его еще Спиритиусом за летучеть его напитка изготовленного.

Так я познакомился с новым для меня делом и впервые в жизни испробовал алкоголь.

Мастер тот именно его приготовлением занимался. И был по делу тому первый во всей округе живущей.

Долго я к делу тому приноравливался. Вначале плохо у меня получалось, и от людей жалобы шли в мою сторону.

Хотел мастер меня за то даже выдворить из своего поместья небольшого, да только и спасся я тем, что трудился всегда хорошо. Потому, простил он меня и обучил делу по-новому.

Вот тогда я и допонял все, и начал производить жидкость ту, ничуть не хуже. Порадовался успеху тому сам мастер, и вместе мы то отметили тем самым живым огненным напитком.