– Маша, в какой школе тебя учили, и в какой книге ты видела, что б так писали, как ты говоришь? У нас в кружке не должно быть такой речи. Мы должны быть людьми образованными. Представь себе: ты, Маша, выходишь на сцену играть роль образованной девушки или французской революционерки… Да, да, Маша, могут быть и такие роли… и вдруг зрители слышат: «ужасть», «скольки», «можить», «выступлення» и прочее, вроде «нямнога», и что будет? Ты играешь трагическую роль, а зрители хохочут. Того кто будить… – девчата хихикнули, – Будет, – поправился Павел, краснея, – Будет так говорить, исключу из кружка, – и Аносов пригрозил девушке указательным пальцем.

– Конечно, хватит, – подчёркнуто чётко выговаривая каждую букву, заявила Оля Гаврилова, – Можить дажа и на рубахи ребятам. Будем усе, как артисты у адинаковом.

– Оль, ну для кого я только сейчас говорил, а ты опять: «У адинаковом».

– Паш, ну, нет ваможности так у раз перевчиться. У школе сколь лет грамате учуть?

– Генеральная репетиция в следующую среду. Кто не будет «первучиваться» ролей не получит, – объявил Павел, глядя в свою тетрадь. И, скорее делая вид, чем это было в действительности, обвёл всех строгим взглядом, – Смотрите у меня!…

Молодёжь гурьбой высыпала на крыльцо школы, сопровождаемая недовольным ворчанием школьного сторожа деда Архипа.

До перекрёстка шли вместе, горячо обсуждая, каким настоящим будет их театр, в занавесях и декорациях, несколько керосиновых ламп осветят сцену, а они в новых театральных костюмах.

– Всё хорошо, но без музыки театр – не театр. – Павел задумался. – Вот что. Задание всем: ищем гармонистов, гитаристов, балалаечников ну и…

– А, у меня дядька, ужасть как здорово, на ложках играить. – встряла Маша.

– На ложках, верно, ты здорово играешь? Во какие щёчки наела! – пошутил один из парней и ткнул пальцем Маше в щёку.

– Щёки как щёки, – совсем не обиделась Маша, – Многим даже очень нравютца.

– Ложки не подходят, если только, как отдельным номером пропустить, – заключил Павел и добавил, – В антракте или на концерте. Подумаем…

Быстро стемнело, и только на западе оставался светлый кусочек неба.

Как только дорога зашла в перелесок из зарослей ольхи и ракит, подростки как-то сразу стихли, а затем, когда дорога стала еле видна и совсем умолкли.

Все вздрогнули от неожиданности, когда одна из девчат решилась нарушить тишину:

– Вы знаете, к нам в Глушково провели по столбам провода, прямо в правление, и теперь из сельсовета можно будет позвонить в Холм, а может даже в Москву.

– Тоже мне новость. Столбы уж месяц, как стоять, – вступила в разговор Маша.

– Ну, держись теперь председатель. Замучат звонками из района, – Коля Хорьков споткнулся о торчащий из земли корень, и смачно выругавшись продолжил, – Замучат командами да указаниями, задёргають кароча.

– Усё равно, это так итяресно по проводам говорить, ужасть как интяресно. Ишшо скажу, что можно послушать как разговоры по проводам бягуть. Когда мы с батькой-то шли у Холм, он мне подсказал, шоб я приложила ухо к столбу. И взаправду… Прислонила ухо, а там музыку играють, как песню, тольки не понять какую. Я таперича, как иду мимо столба, обняму его крепко – крепко, приложу ухо к няму и слушаю. Как же интяресно…

– Ня столб, ты Нюра, наверно обнимашь, а Мишку Стряшнова. Видел я, как ты на танцах в клубе на День колхозника прижмалась к няму, а ён тебе на ушко чтой-то шептал.

– Ты, чо, Коленька, ни влюбился ли в мяня. Рявнуешь?

– А, можа и так.

Если бы появилась луна, то даже при её свете, можно было бы увидеть, как покраснели щёки Николая.

– Знаш чо, Колька, не бряши. Это он меня прижимал. Танцевать ня вмеить, только прижимать и можить.

У перекрёстка Лена остановилась, – Прощевайте. Вам налево, мне направо.

– Пойдём с нами. Тямно. Страшно одной-то.

– Не. Больно крюк большой делать придётся.

– Я с тобой пойду. Мне до Гришково всё равно, как идти, что слева, что справа, – произнёс Павел, словно оправдываясь.

– И я с вами, – заявил Николай, – Втроём веселее.

– Ты лучше девчат весели, а мы уж, как-нибудь, без тебя дойдём, – и Лена натянула козырёк кепки ему на глаза.

Лена и Павел шли молча. Некоторое время ещё был слышен говор и смех, затем всё стихло. Всеобъемлющая ночная тишина словно обволокла их. Ни малейшего дуновения ветерка, ни стрёкота кузнечиков, ни пения птиц, ни треска сучьев. Ощущение такое будто у них наступила полная глухота.

Луна ещё не взошла, и только звёзды на небе да светлячки по двум сторонам еле заметной в темноте дороги мерцающими огоньками рассыпались в пространстве.