– Маша, не нервничай. Возможно, привычная обстановка тебе сейчас и полезней будет. Мы только ненадолго заедем к нам, а потом отвезем тебя. Хорошо?

А другие варианты есть? Нет? Тогда, хорошо.

– Да, Иван Егорович, конечно.

В гостях у Зинкиной семьи мне всегда нравилось бывать. Все три поколения Зимовых и Терниковых уживались под одной крышей без проблем. Ссоры, скандалы, взаимная неприязнь – это не про них. В детстве мне иногда хотелось, чтобы случилось чудо, и я оказалась дочерью тети Тани и дяди Димы, в качестве родителей они мне нравились намного больше собственных.

С матерью мои отношения складывались напряженно с ранних лет. Я никак не соответствовала ее критериям идеальной дочери. С завидным постоянством мне в пример для подражания ставились все знакомые, незнакомые и выдуманные девочки, приблизительно моего возраста, и все они были просто замечательны в отличие от меня. Я обижалась, но подражать кому-либо категорически отказывалась. Переходный возраст принес первый опыт открытого противостояния. Причем нельзя сказать, что вела себя чересчур нагло или вызывающе. Просто мне в какой-то момент надоело слушать бесконечные попреки в свой адрес и не менее бесконечные сравнения с дочерями соседей и знакомых, и я ее немножко просветила на предмет истинных образов большинства идеальных девочек, и пообещала стать такой же, раз уж она так на этом настаивает. В ответ узнала много старого о своей неблагодарности, лживости и лицемерности, до конца излияний не дослушала, хлопнула дверью и до ночи просидела в Заповеднике. Для моей родительницы, то что у меня прорезался характер, оказалось неприятнейшим открытием и ломать его под себя она взялась с утроенной силой. Два-три года у нас прошли под знаком необъявленной войны. А потом то ли переросла период бунтарства, то ли еще что-то, но во мне поселилось какое-то равнодушие, когда проще сделать то, что от тебя хотят, чем выслушивать то, что о тебе думают.

Отец в это большей частью не вмешивался. Его я тоже не совсем устраивала, он хотел сына. Сделать меня мальчишкой в девчачьей шкуре у него не получилось, никакие мужские занятия мне не давались и особо не интересовали. Единственное, что действительно нравилось, слушать папины воспоминания, рассказчиком он был великолепным. Мой переезд на съемную квартиру наших отношений не изменил, тем более, что находилась она в том же доме. Мать по-прежнему считала своим долгом контролировать и направлять мою жизнь, отцу это стало окончательно безразлично, а я частью вяло сопротивлялась, частью игнорировала, но в основном продолжала без особого напряга существовать в условиях ее хронических вторжений в мое личное пространство.

В Зинкином доме все было по-другому. Там у взрослых всегда находилось время вникнуть в детские проблемы, поговорить, объяснить, научить. Похвалы и наказания бывали только заслуженными, а о том, чтобы упрекнуть дочь в несоответствии каким-то идеалам и речи быть не могло. У них всегда было спокойно, весело и уютно. Так, что не хотелось уходить. Всю нехватку тепла и понимания в собственном семействе мне щедро дарила семья лучшей подруги. В другой ситуации я с превеликим удовольствием засела бы у них в гостях и даже ни одной извилиной не шевельнула в сторону отказа. Но не теперь.

Иван Егорович для своих семидесяти с приличным хвостиком носился с неприличной скоростью. Чуть ли не бегом пересек двор и скрылся в доме. Я выпросила у дяди Димы сигарету, покурить тянуло давно. Собиралась выйти из машины, чтобы не травить некурящих Зинку и ее деда, но была облагодетельствована высочайшим позволением дымить в салоне. Только в окно. С одной стороны, мне это не понравилось. Не доверяют? Считают, что могу сбежать и натворить чего-нибудь? Так, глядишь, еще и дома одну не оставят. С другой, устала так, что покидать удобное сидение совершенно не хотелось.

– Нет, Марина, я это заявляю со всей ответственностью, – голос Ивана Егоровича звучал откуда-то сверху, видимо из кабинета на втором этаже. А говорил он, похоже, с моей родительницей – Вам придется отменить свадьбу, – точно, с ней. – Нет, Маша не в состоянии сегодня ни с кем общаться. Что? При чем здесь алкоголизм? Нет, Ваша дочь не пьяна. У девочки быстро прогрессирующий онейроидный синдром.

– Что у меня?

– Умное иностранное слово у тебя, Манюня, – раскрыл тайну медицинского термина Зинкин отец. – Гордись!

– Ага, уже начала.

Гордости от загадочного синдрома не прибавилось, но слушать профессора это не мешало.

– Смените тон и выбирайте выражения, Вы все-таки говорите о своей дочери. Что? Какая венерология? Марина, Вы в своем уме? У нее тяжелое психическое расстройство. Да, это не мой профиль, но при столь явно выраженных симптомах ошибка исключена. Нет, Марина, Вам с ней встречаться незачем. Ему тем более. Почти – это не муж. Маша примет лекарство и будет спать. Да, под моим наблюдением. Специалисты ее посмотрят в понедельник. Возможно. Неизвестно. Может быть весьма продолжительным. Скорее всего. Несомненно, стационар предпочтительней. Потрудитесь объяснить это своим будущим родственникам. И то, что сейчас к ней не стоит приставать с разговорами тоже. Естественно, я Вам сообщу о результатах. До свидания, Марина.

– Все, Машка, пипец твоей свадьбе, – подвела итог телефонных переговоров Зинка. – Дед – крутой!

– Зиновий, а в лоб?

– За что, пап?

– За ненормативную лексику.

– Па, отстал от жизни, она уже нормативная. А я – большенькая, мне в лоб нельзя.

– Серьезно? А я по старой памяти.

Такие перепалки отца и дочери не были редкостью и всегда забавляли меня, но тянуться они могли очень долго, а собственные проблемы поджимали.

– Дядь Дим, у меня, правда, этот синдром?