Все складывалось бы просто замечательно, если бы не одно но… Этим «Но» с большой буквы был ее сын Вадик, который переживал подростковый возраст. Переживал так, что мама не горюй!

Ладно, не хочет учиться, так ведь еще и увлекся паркуром. Сколько раз Чуб отвозил Вадика в платную гимназию в Барвихе, а тот на попутках добирался в столицу и гонял там по крышам. К последнему уроку он вновь появлялся в классе. Учителям заявлял, что ему было плохо, что он потерял сознание или просидел несколько часов в туалете. Правду все узнали только, когда он однажды изрядно покалечился и Чубу вместе с Закревской пришлось забирать его из больницы.

Но главная проблема была не в отсутствии у упрямого подростка тяги к знаниям и не в его прыжках с крыши на крышу, главное было в том, что Вадик и близко не подпускал ухажеров к своей матери, считая,

что всех таких воздыхателей притягивают к ней исключительно денежки. И в общем-то, был прав. Хотя, правду сказать, Закревская в свои сорок с хвостиком выглядела просто великолепно. И фигурка стройная, и личико милое, да и темпераментом ее Бог не обидел. Ею можно было увлечься и даже более того. И Чуб, начав с ней играть в любовь, так втянулся, что остановиться уже не мог, да и не хотел.

Единственной преградой к, как казалось Чубу, полному и почти безоговорочному счастью был пацан, который, как только заметил интерес, который его мать начала проявлять к новому шоферу-охраннику, сначала напрягся, а потом принялся выпускать ядовитые иголки. Он не шел ни на какой компромисс ни с матерью, ни тем более с Чубом да еще и то там, то здесь подкладывал им подлянки. И теперь перед Чубом стояла задача нейтрализовать его, и нейтрализовать как можно скорее, потому что Вадик мог элементарно сбежать из дому. А этого, как и пусть даже случайной смерти парня, Закревская не пережила бы.

Проснувшись, Чуб поймал себя на том, что в последнее время он ни о чем ином столько не думает, сколько о возможных реальных способах хотя бы на время сплавить парня куда-нибудь подальше. Хотя бы на несколько недель, чтобы, в конце концов, официально оформить свои отношения с Закревской. Чтобы стать-таки наконец полноправным хозяином ее дома на Рублевке. Дело в том, что у Закревской в последнее время появились какие-то серьезные проблемы в бизнесе и она сама сказала Чубу, что в этой ситуации надежнее будет переписать дом на него. Но ее сын, Вадик, которому каким-то образом стало известно о планах матери, буквально встал на дыбы. И Чуб никак не мог придумать, как ему найти общий язык с Вадиком. А без дружеских отношений с подростком рушилась вся с таким трудом построенная им пирамида.

У Закревской, разумеется, тоже все мысли сходились на сыне. И, выйдя на террасу, чтобы по традиции ровно в семь испить в обществе Чубика, как она теперь

ласково называла своего нового охранника, кофе, Закревская заговорила о том же.

Привычка пить по утрам кофе у Закревской появилась еще в студенческие годы, когда она была не госпожой, а в меру бойкой провинциалкой Верочкой Квач, которая мечтала удачно выйти замуж. И, поскольку мозгами Бог ее не обидел, Верочка, проглотив наспех в булочной двойной кофе без сахара, довольно прилично отвечала на практических и без хвостов сдавала зачеты и экзамены.

Пока был жив муж, они тоже за кофе никогда особо не засиживались. А когда после его исчезновения все дела навалились на нее подобно снежному кому, Закревской тем более недосуг было растягивать кофепитие.

Но когда в ее жизни появился новый охранник, то есть когда он решился и однажды после очередного вечернего приема совершил то, о чем она давно уже тайно мечтала, госпожа Закревская полюбила по утрам неторопливо пить кофе, сначала за барной стойкой в холле, а когда потеплело, здесь, на террасе. На полчаса раньше просыпалась и, приведя себя в порядок, причесанная и подкрашенная, уже в деловом костюме и на каблучках она выходила на террасу и позволяла себе минут двадцать чисто женского счастья. Попить кофе с любимым и, как ей казалось, любящим ее мужчиной для Закревской теперь было то же, что для наркомана получить дозу. Ее новый охранник, как она очень скоро заметила, был по природе своей леноват, но эта его поначалу раздражавшая ее расслабляющая леность стала ей приятна и даже необходима, особенно с утра, перед началом распланированного до минут рабочего дня. Всего несколько минут, каких-то полчаса расслабления, и потом, она уже в этом убедилась, весь день все шло как по маслу.

Они с Чубом покачивались в удобных, сплетенных где-то на Бали ротанговых креслах и, пока домработница, или, как ее теперь принято называть, помощница по

хозяйству, Дарья Павловна готовила и подавала им кофе, рассуждали. То есть, скорее, рассуждала Закревская, а Чуб, ощупывая ее нарочито жадным, таким приятным и желанным для нее взглядом, лишь слушал и кивал.

– Может быть, отправить его в Англию или даже в Америку, в какой-нибудь продвинутый колледж? Хрен с ними, с деньгами, лишь бы образование получил да человеком стал. Но тут бабушка надвое сказала… Кротовы вон отправили свою девочку, а через полгода вернулась – не узнать. Там у подростков наркотики, как у нас жвачка. Теперь на все лето в какую-то клинику закрытую устроили. А вылечат или нет – неизвестно. Так ведь это девочка. А мой Вадик вечно куда-нибудь влипает. Не мне тебе рассказывать… Да и в Америку только осенью можно отправить. А летом куда его? Я даже на свадьбу его боюсь брать. Обязательно что-нибудь отчебучит. А нам же с тобой еще хоть на неделю в свадебное путешествие надо съездить… А его и здесь страшно одного оставлять, и с собой не возьмешь. Он же тебя, сам видишь, на дух не переносит. Раздражаешь ты его…

– Так что, мать, может, мне слинять? – вдруг резко прервал ее Чуб.

– Да нет. Ты что… Он же ребенок еще. Он просто ревнует, – вдруг, как девчонка, смутилась Закревская. – Ты не сердись на него. Его бы на время куда-нибудь услать, а потом, когда мы с тобой официально распишемся, он привыкнет, смирится… Его бы на лето куда-нибудь… В лагерь или в деревню…

– Ну, давай устрою. У меня и в деревне есть знакомые, и в турфирмах тоже есть. Теперь этих лагерей расплодилось сколько хочешь, на любой вкус, – пожал плечами Чуб.