Самый ужасный поступок, совершённый мною за последние полгода – уход от мужа. Но ведь за это же не убивают! Да и не похищают тоже. Тем более, что он сам виноват. Ведь, не окажись он тогда в постели со своей лупоглазой секретуткой, ничего бы и не случилось. Так и жили бы вместе. Нет, конечно, я и раньше подозревала, что он позволяет себе какие-то шашни на стороне. Потому что, с чего бы это мужику, прожившему со мной почти четыре года, ни с того, ни с сего делать мне время от времени столь дорогостоящие подарки? То колечко подарит, то часики с брюликами на руку. Нет, определённо – гулял. Однако, это были только подозрения. Никаких реальных доказательств его измен у меня не имелось.

И если бы в тот день, когда я застала его с этой лупоглазой кикиморой, я вернулась домой попозже, то определённо получила бы вскоре ещё одно колечко на палец. Да только шейпинг, как на грех, отменили и мы с Люськой, поев мороженого в кафешке неподалёку, отправились по домам. Люське в тот вечер повезло больше моего. Она как раз переживала очередное междумужье и потому ни на кого в своей постели не наткнулась. Не то, что я.

Ещё с порога я услыхала такие завывания, которые абсолютно не оставляли никиких сомнений в источнике их происхождения. Решив поначалу, что мой муженёк малость сбрендил и крутит плёнку с какой-нибудь грязной порнухой, я, бросив сумку в прихожей, подалась в гостиную. Однако, телевизор был выключен, а звуки всё неслись и неслись. И раздавались они не откуда-нибудь, а из-за дверей нашей с ним супружеской спальни.

Ну, скажите теперь, что бы вы сделали на моём месте? Правильно: и я тоже распахнула дверь. Картина, открывшаяся моему взору, была настолько непрезентабельна, что даже не стоит отдельного описания. Скажу только, что ляжки у этой лахудры уж больно худосочные, а ступни здоровущие, как у хорошего мужика. Вот никогда не думала, что у моего идиота такой плебейский вкус.

Ну, как же тут было не уйти, хлопнув на прощание дверью? Что я и сделала с большим шумом. По пути залезла в ящик бюро, в котором хранились мои документы, прихватила в прихожей сумочку и – бывайте здоровы! Не поминайте лихом. Единственное, о чём я жалела потом – что не прихватила заодно и свои цацки, которые покоились в том же бюро, но в соседнем ящичке. К слову сказать, было их там не очень много. Так, несколько колечек, оставшихся от мамы, да те побрякушки, которые дарил мне этот Казанова после своих очередных кобелиных похождений.

Единственное, о чём я потом сожалела, так это о фамильном колечке, перешедшем ко мне от мамы, и доставшемся ей ещё от бабушки. Неизвестный ювелир укрепил достаточно большой, размером с хорошую виноградину камень в оправу, украшенную растительным орнаментом.

Огранённый кабашоном изумруд и впрямь походил на виноградину, спрятавшуюся среди миниатюрных, вылепленных с особой тщательностью виноградных листочков. Размер камня и его чистота предполагали немалую ценность вещицы. Но для меня это кольцо было ценно уже хотя бы тем, что это была единственная память, оставшаяся у меня от покойной мамы.

Люська была очень удивлена моим визитом. А уж когда я рассказала ей все подробности, расплакалась и разрешила пожить у неё. И не только разрешила, но в приказном порядке велела оставаться в её доме, пока всё не утрясётся. Так и прожила я у неё почти полгода. До сегодняшнего дня. Ну, скажите, разве это достаточная причина для похищения, или, тем более для убийства? Говорю, как на духу: так и было. Ибо не знаю, будет ли у меня время и возможность покаяться перед смертью.

А в том, что смерть гуляет рядом, я перестала сомневаться, потому что где-то неподалёку раздались звуки открываемой двери, шарканье шагов по полу и (ну, это надо же!) голос самого распоследнего на свете подонка, моего муженька, который, как бы продолжая разговор, произнёс:

– Нет, об этом не может быть и речи. Вы сделали работу только наполовину. Значит и получите только половину обговоренной суммы.

– Гнилой базар гонишь, фраер. – Голос говорившего был мне знаком. Это был тот самый: из машины. Который с пистолетом. – Ты Валету девку заказывал сделать, гнал, что голимый счёт к ней имеешь. Получил свою девку? Гони лавэ!

– Я договаривался с ним, что вы её ещё и того, ну, в смысле, это… ага. Что же мне теперь с ней делать с живой?

– А нам, фраер, это до фени. За те бабки, что ты Валету засветил, мы подписались только запаковать твою деваху. Нам мазы нет, девку твою при всём честном народе заваливать, а потом баланду за три косаря хлебать. Если лавэ больше не было, надо было молдаван нанять. Или малолеток. Они б её и за полштуки баксов на части разорвали. А мы люди серьёзные. Был базар про три косаря – гони бабки. Или на нож поставим.

– А если вы её того, ну, вы поняли чего, тогда сколько?

Бог мой! И это говорит моё убоище. И не про кого-нибудь говорит, а про меня! Ну и что же, что мы больше не живём вместе? За это убивать? Но должна же быть и какая-то иная причина, кроме моего ухода. Он хоть и гадина последний, но чтобы своими руками собственную жену? Хорошо хоть, что в силу своей природной скаредности он не отвалил этим громилам сразу тыщ десять. Тогда бы не видать мне больше белого света определённо.

– Если хочешь, чтобы девку замочили, ещё пять косых и все дела, – подумав, отвечает тот, что с пистолетом.

– Но у меня нет дома таких денег, – заблеял мой подонок-муженёк. – Давайте договоримся так: вы её сейчас забираете и где-нибудь того. Ну, в смысле, где вам удобнее. – Он явно не хотел произносить ни слова об убийстве, пуританин хренов. – А я завтра к Валету подъеду и деньги привезу.

– Ну нет, фраер, так не катит. Запаковать девку, это одно. На крайняк, мы её назад отвезём и распаковать можем. А вот мочить, это уже только в одну сторону. Тут бабки вперёд надо, иначе базара не выйдет. Как один штемп базлал: – "Утром деньги – вечером стулья" – только не помню кто, – захохотал громила, крайне довольный своей шуткой.