– Это особая работа, – сказала она. – Сверхсекретная. Ты будешь шушуист. Великолепное резюме на всю оставшуюся жизнь. И просит не кто иной, как премьер-министр. Генерал – это от него идет.

– Генерал просит? Чтобы я?

– Да, именно ты. Так что соображай: это должна быть крайняя необходимость, раз он хочет, чтобы я задействовала тебя. Что-то, с чем он не может выйти за пределы узкого круга… по-хорошему, мне и по телефону-то не следовало бы с тобой об этом говорить.

– Если кто-то прослушивает твой телефон, то он же сам, он и его фашисты.

– Или русские, – сказала она. – Или американцы, или французы, или твои любимые англичане. Но неважно, пусть даже они слушают. Я не сказала ничего лишнего. Ровно ничего.

– Вот опять ты это, – сказал он. – Опять говоришь для чужих ушей. Терпеть не могу, когда ты фальшиво так разговариваешь, чьи бы агенты ни подслушивали.

– Ладно, – согласилась она. – Извини. Я сама знаю это за собой. У меня очень странная работа.

– Это верно.

– А теперь у меня странная работа для моего сына. Деньги очень хорошие. А работа наверняка несложная.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что Генерал считает тебя идиотом. Когда я ему про тебя рассказываю, он улыбается, но я вижу: он думает, что ты дурак дураком. Ничего трудного он бы тебе не доверил. Ему важно, что на тебя можно положиться и что ты будешь держать язык за зубами.

– Хранить секреты – да, это я умею.

– Еще он думает, ты никогда не найдешь себе девушку, так что тебе некому будет выбалтывать тайны, даже если захочешь.

– Это он сказал, или ты так думаешь?

– Кто – «он»? Никакого больше «он». Его имя впредь не должно и в мыслях у тебя возникать в связи с этой работой.

– Хорошо.

– Обещаешь мне о нем даже не думать?

– Так, все, я кладу трубку.

– Клади! Не имеет значения. Ты все равно не выиграл бы.

– Что?

– Если бы ты пришел в эту викторину, ты бы проиграл. Потому-то люди и смотрят. Дома, на диване, с банкой пива на пузе, каждый знает все ответы. Там, на глазах у всех, дело другое. Ты бы не выдержал давления. Ты так не можешь.

– Могу.

– Так докажи. Эта работа, она не может быть надолго. Пара дней, самое большее несколько недель – и он обещает оставить тебя в зарплатной ведомости на год. Не трудней, чем сидеть со спящим ребенком. Как только они поймут, как дальше с этим быть, вернешься к своему телевизору. Если ты когда-нибудь проснешься и захочешь строить будущее в этой стране, если когда-нибудь захочешь выехать из маминой квартиры, симпатичный расплывчатый пункт в резюме плюс расчетные листки по зарплате от государственного ведомства – ух как у них разыграется воображение, когда они это увидят! Сможешь в хайтек пойти после этого. Подумают, ты был киллер-ликвидатор высшей категории или водолаз-разведчик. Подумают, ты герой, хотя Генерал просит тебя только штаны протирать. И запомни, это не Генерал просит. Даже и думать о нем забудь после нашего разговора – ты уже обещал! Скажи это вслух!

– Обещаю.

– Что именно?

– Даже не помню. Вот как я умею забывать.

– Хорошо, – сказала она.

– Хорошо, – повторил он. – Скажи, пусть позвонят.

– Уже сказала. Теперь досматривай свою викторину.

2002. Париж

Нет, не надо было ему трогать эту газету, и не надо было снова заходить в этот ресторан, и, конечно, ему следовало оставаться на своем берегу реки, на левом, держаться ближе к дому, где безопасней.

В своем жалком состоянии Z пришел к выводу, что зря он вообще сдавал эти экзамены и проходил бесконечные психологические испытания, что они очень странно поступили, наняв его, что нелепо было отправлять его на задание. Ему все еще хотелось бы верить в здравый смысл, присущий Институту и его секретным службам, и он воображает, что руководители знали о его слабостях с самого начала, но видели какие-то плюсы, оправдывающие риск.

А теперь они поняли свою ошибку и должны нейтрализовать Z любой ценой.

Задушить его, или отравить, или утопить в Сене – это для анналов израильской разведки будет все равно что замазать слово корректирующей жидкостью. Он ходячая опечатка, от которой скоро и следа не останется в строке.

Он пресекает этот ход мысли. Неподавленное беспокойство, панические настроения – все это отражается в мимике, придает человеку виноватый, подозрительный вид и может в минуту слабости привести к тому, что он забудется и нервно оглянется. Если его, паче чаяния, кто-то еще не засек и ищет подобный признак, тут-то он и выдаст себя с головой.

Правильней всего, думает Z, будет сосредоточиться на дыхании. Он берет под свой контроль вдохи и выдохи, старается успокоиться, сделать их ровными, естественными. Пытаясь отвлечься мыслями от этой газеты на иврите, очень некстати оставленной кем-то на столике, он смотрит на кассу, за которой, как обычно, сидит неопрятный великан, этакий франко-еврейский казак.

Но сегодня не все идет как обычно. Появилась новая официантка – похоже, из североафриканских евреев; не глядя на него, накладывая еду на тарелку, она наклонилась над контейнерами с закусками – с хумусом, табуле, лабне. Есть еще высокий и мускулистый новый официант, и вот его присутствие особенно беспокоит Z сегодня.