Карен тут же отпрянула, избегая его прикосновения.

— Эй, не так резво! Ты что себе позволяешь! Я о таком и не помышляла! Бросить сцену? Ещё чего! На, забери свои деньги!

Он даже не заметил, что Карен не протягивает руку с мешочком.

— Утро вечера мудренее, — хмуро уговаривал он. — Возьми себе серебро, не потеряй его. Ты заслуживаешь большего. Завтра вечером я буду в Сент-Агнесс, жду тебя там.

— Не знаю, стану ли я тебя высматривать, — заносчиво отозвалась она.

— Встретимся после спектакля. Расскажешь, чего накупила на серебро.

Карен неуверенно хихикнула, словно услышала мрачную шутку, красивые зубы сверкнули улыбкой. Она вскинула голову и повернула обратно к навесу, где ужинали актёры. У дверей Карен обернулась, чтобы проверить, идёт ли он за ней. Однако Марк ушёл. Карен спрятала мешочек в юбках и ворвалась внутрь, готовая даже простить Таппера за утерянные пенсы.

Элизабет спустилась по лестнице. Она знала, что встреча закончилась уже больше четверти часа назад, и ее четкий слух уловил, как один за другим уходят акционеры. Но Джеффри Чарльз проснулся и требовал внимания, и Элизабет сидела у его постели, в тревоге глядя на пылающий лоб и стиснутые кулачки, пока он вновь не заснул.

Подходя к повороту лестницы, она взглянула на себя в высоком зеркале и провела тонкими дрожащими пальцами по юбке, расправляя платье на последних восьми ступенях. Она вспомнила, как несколько лет назад делала то же самое в тот вечер, когда ужинала здесь во время объявления помолвки с Фрэнсисом, и тут вдруг появился Росс, запыленный с дороги, нежданно-негаданно приехал из Америки, из Винчестера, из Труро, чтобы напомнить о ее ребяческом обещании — как будто восстал из мертвых.

Она вот так же расправляла юбку полтора месяца спустя, в день свадьбы, когда здесь собралась половина округи, и во время свадебного завтрака затеяли петушиный бой, а старый Чарльз рыгал и кипятился, и выиграл сотню гиней у отца Джорджа Уорлеггана. А на крестинах Джеффри Чарльза она этого не делала, тогда слег старик Чарльз, а она была слишком слаба, чтобы ходить, и Фрэнсис отнес ее и уложил на кушетку в зале, перед камином, и все друзья и родственники собрались вокруг, чтобы выразить свое почтение и полюбоваться Джеффри Чарльзом.

Тот день был венцом их счастья. Именно с того дня, с того вечера, радость постепенно ускользала и истончалась, даже когда ее пытались удержать. Похожего на гору старика Чарльза отнесли в постель, и суеверные гости решили, что это дурное предзнаменование. Элизабет из-за чего-то повздорила с Фрэнсисом, и как бы они ни притворялись, но так до конца и не примирились, потому что корень пустяковых разногласий лежал глубоко и недвижимо в самих их характерах.

В те ранние годы она была молода и трепетна, легко отдавалась счастью, легко впадала в печаль. Её чувства обитали так близко к поверхности, что в повседневной жизни зависели от малейшего изменения обстоятельств. Она не забыла боль в сердце, которую испытала тем ранним весенним утром, когда появился Росс и неожиданно обвинил её в неверности и вероломстве. Тогда оба они были молоды, серьёзны и очень наивны.

Теперь она повзрослела, теперь она хозяйка этого дома и поместья, супруга сквайра, привычная к своему положению и обязанностям. Привыкла контролировать чувства и прятать под маской разочарование. О, как она изменилась! Не внешне — внешне трудно было что-либо заметить — в конце концов, ей всего лишь двадцать четыре, совсем не много, да и ребёнок всего один. Но внутренние изменения были обширны.

Она спустилась в просторный зал, сейчас освещённый единственным канделябром, прошла по коврам и полированному дубовому полу и вступила в большую гостиную.

Сюда перенесли остальные свечи. У незакрытого шторами окна стоял Фрэнсис, глядя на собственную тень, отброшенную светом на кусты. Верити не было, и Элизабет это обрадовало.

В руке муж держал длинную трубку, которая уже погасла. От запаха табака Элизабет поморщилась. Фрэнсис выглядел опрятно, как и всегда, его светлые волосы сияли над высоким воротом широкополого сюртука из красного бархата. За эти несколько лет он изрядно поправился и оттого казался старше своих лет.

Он не обернулся на стук двери. Элизабет подошла и встала рядом с ним у окна. В неровные стёкла бились три больших мотылька. Теперь она ощутила слабый дух бергамота — напоминание о миссис Тренвит — и мысли быстро вернулись к другим заботам.

— У Джеффри Чарльза жар, — сказала она. — Молюсь и надеюсь, что он не подхватил заразу.

По чуть напрягшимся плечам мужа она поняла, что сказала что-то не то.

— Ты молишься и надеешься добрых четыре дня, а он ничего пока не подхватил. Ты же знаешь, ему вечно то лучше, то хуже.

— Да, но сегодня его стошнило после ужина. Верити не было, и мне пришлось помогать миссис Табб с его одеждой.

— И где бы он подхватил болезнь? Ты не выпускаешь его уже целый месяц.

— Брат Мэри Бартл заразился, а Мэри Бартл в воскресенье ходила домой. Если бы я только знала, ни за что не пустила бы ее обратно!

— Дорогая, мы не можем запретить всем слугам передвигаться, — раздражённо ответил Фрэнсис. — Поскольку мы живём не на необитаемом острове, то придется...

Вошла Верити.

— Хорошие новости, Фрэнсис? — спросила она. — Меня порадовало то, что говорил мистер Тренкром, садясь на лошадь...

Элизабет незаметно прикусила губу.

— Мы будем продолжать работу еще по меньшей мере три месяца, — сказал Фрэнсис. — Нужно добраться до уровня в восемьдесят саженей, но пока что результаты разочаровывают.