Алексей поморщил лоб, поглядывая то назад, на раёк связистов в наушниках, то на крутой, твёрдый, как камень, подбородок Танкаева.

– Ничего. Я лучше помолчу.

– Э-э, помолчу? Или промолчу? – майор приподнял бровь.

– А чего тут языком горох толочь? Ежу понятно. Значитца придётся погибнуть смертью храбрых.

– Война, политрук, как по другому?… «Чэрез не могу – смаги», – комбат повторил слова генерала. Крепко затянулся папиросой, окутался дымом и добавил: – Такой удэл в Сталинграде у каждого.

– То-то и оно…Не расстреляют, так один хер, гусеницами раздавят, как кроваву соплю.

– И это гаварыт…старший политрук? Коммунист? – Каторый сам выкорчёвывает штыком и гранатой врагов народа? Карает свинцом прэдатэлей, саботажников, паникёров?!

– А что я должен, командир…говорить только шершавым языком плаката и боевого листка? Да коммунист, но не штабной попугай с партбилетом…По вашему политрук-комиссар…что же, не человек? Я прежде боевой офицер. Сам знаешь, в политработники удила не рвал…

– Отставит, капитан! Иай, что за разговоры, Алэксей Александрович-ч? Пэтрушку валяеш-ш передо мной, зачэм! – ломая взгляд Кучменёва, сдержанно, чтобы не привлекать внимания связистов, прорычал Танкаев. – А впрочем, продолжай, капитан. Знаю, ты – воин. Имееш-ш право. Ну!

– Да знаю, понимаю я всё, Михаил Танкаевич, – Кучменёв сыграл желваками, более глухо сказал: – Наша дружба с тобой, командир, полагаю, не лютая…Кровью спаянная. За голос, прости. Нервы звенят…Это уж так, вырвалось…между нами. Ну, а если серьёзно, по существу, – политрук рубанул, что шашкой, рукой, зрачки сталистых глаз, вспыхнули раскалённой картечью. – Фриц паскуда, один бес, выдавил нас к Волге. Ещё рывок и хана всем…

Комбат цокнул зубом, с нарастающим гневом оборвал:

– Цх-х, опят за своё?

– Не за себя…За ребят наших сердце кровью исходит…

– Нэ у тебя одного! Дальше давай!

Так вот, хотел бы я знать, – Кучменёв сжал кулаки, – когда в Ставке прочухают наконец: резервы, мать их…нам во-о, как нужны! Или они считаю, – серповидная улыбка исказила лицо, – мы трёхжильные, из железа кованы? О-ох, командир, – Алексей мрачно покачал головой. – Не мне тебе говорить…Вот накипит силой фашист и кирдык нам! Сковырнёт, как коросту, утопит в Волге, точно беззубых кутят.

Танкаев угрюмо слушал Кучменёва, сделал резкий жест, словно пытался прервать политрука, потом сунул руки и зашагал по блиндажу с папиросой в зубах, хмуря брови. С трудом сдерживаясь со злобой сплюнул:

– Значит кирдык. А, ты-ы, – он вдруг впился горячим взглядом в Кучменёва. – За мать, за отца…жизнь не отдал бы?! Э-э, – он диковато повёл глазами. – За Родину, за Сталина, за могилы предков…и умерэт не страшно. У нас гаварят: «Могила воина не на кладбище» и ещё гаварят: «После смэрти коня остаётся поле, после смэрти героя – имя». Ладно, проехали! – Танкаев снова подошёл к амбразуре, булатный кинжал отца в узорных ножнах грозно покачивался на его поясе. Он хотел что-то сказать, как дверь в блиндаж распахнулась, и на пороге, с ППШ на груди, объявился капитан Кошевенко. Жёлтый стяг света, падавшего от гильзового светильника, маслянно блеснул в лицо вошедшему.

– Здравия желаю, товарищ майор. С благополучным возвращеньицем, – картаво и весело гаркнул он, как залетевший с парной пашни грач.

– Дожд? – Танкаев посмотрел на сырой защитного цвета бушлат и обмякшую от влаги фуражку ротного командира.

– Так точно, со снегом! – ответил Артём. – А у вас тепло. Надышали. В сон так и морит. Разрешите, обратиться к товарищу старшему политруку.

– Разрешаю, – Магомед Танкаевич угадал по голосу капитана Кошевенко, что тот переполнен чем-то, как трофейный флянчик шнапсом.

– Ну, не тяни! – политрук сердито, стараясь переломить в голосе дрожь нетерпения, повернулся к Артёму. – Не уж получилось, Тюха?

Так точно, Саныч, – на обветренных губах ротного хоронилась победная ухмылочка. – Всё лыко в строку, комар носу не подточит. Теперича поглядим, – Кошевенко распахнул в улыбке щербатый рот. – Ан-те-рес-но, что наш фриц: закудахтает, али закукарекает, когда мы жахнем и жиманём их петушатню!

– Потери есть?

– Никак нет! Все целёхоньки, хоть щас на ВДНХ! – бойко ответил Артём, пестая на груди, как жёнушку ППШ.

– Э-э, ты, что вэсёлый такой? Пил что ли?

– Как можно, товарищ майор! – сверкая глазами пуговицами плутовских глаз, повёл в сторону головой Кошевенко.

– Есть новость, Михаил Танкаевич. Хорошая новость! Разрешите…

– Выкладывай! – Танкаев оседлал табурет.

Кучменёв по-военному быстро и чётко изложил произошедшие события в отсутствие комбата. Доложил о доставленных Ледвигом «языках», о допросе последних с пристрастием и о принятом капитаном Кошевенко с сапёрами рейде. При этом сам Артём блаженно улыбался, сделал вид, будто хлещет себя в бане веником по ягодицам. Танкаев засмеялся, а вместе с ним и все остальные.