Алексей Алексеевич. Победим, Саша. Куда мы денемся? Надо только держаться друг за друга.

Бондарев. А тут не так давно Мишка ко мне зашел. Ты его, наверное, знаешь – смотрящий. Тринадцать лет отсидел за убийство. Серьезный человек. Я ему кое в чем помогаю. Спрашивает меня: «Иваныч, а ты Чеченца обидел чем-то?» Чеченец – это кличка. А так-то он русский. Говорит, жил в Грозном, и в его квартиру в самом начале войны попал снаряд. Уехал. Черти его занесли к нам. Ко мне на работу попросился. Я его взял, поселил, накормил. И вот за все это, ты только представь, он Мишке говорит: «Давай его, то есть меня, ошкурим. У него доллары есть». Не знал он, сволочь, что мы с Мишкой в доверии, я же это не афиширую. Рассказал я Мишке все как есть. Он говорит: «Согласись – и мы его зароем. Никто никогда не найдет». Нет, говорю, пришли его ко мне, я с ним потолкую.

Алексей Алексеевич. Ну и как поговорили?

Бондарев. Хорошо поговорили. Сели в кафе. Спрашиваю его: «Ты говорил это?» И все дословно, как Миша, пересказал. Вертеться он не стал. Побледнел и сознался: «Говорил». Но, дескать, только чтобы попугать. Ну, я не стал разводить антимонию. Спокойно ему пояснил: «Имей в виду, если что-нибудь случится со мной или с моими родственниками, тебя не убьют, нет – тебя будут рвать по кускам, пока не сдохнешь. Понятно?». Он ответил, что очень понятно. И еще ему сказал, чтобы мне больше на глаза не попадался. Вот с тех пор я его и не вижу.

Алексей Алексеевич. Суровый ты, Саша, но по-другому нельзя: народ такой сволочной, не люди, а мусор. Если честно, то Мишку-то я сам давно знаю. Он мне на прошлых выборах помог: двое после беседы с ним свои кандидатуры сняли. И сейчас поможет. Так-то вот. Ну, наливай еще.

Опять выпили. Воронин сидел оцепенело. А из-за двери продолжали слышаться пьяные голоса.

Бондарев. И вот еще что, Алексей. Друг у меня новый появился. Встречались мы с ним еще в той, советской жизни. Большой начальник был. Заместитель управляющего в союзном тресте – «Спецстрой». Работать меня учил. Сейчас здесь живет, недалеко, в деревне. На пенсии. Научил, как видишь: теперь кто он и кто я? Ты веришь, за всю жизнь заработал он на кооперативную квартиру в хрущевке. Вот такой деятель. Говорит, многим помогал. Помощник хренов за чужой счет. Государственным добром распоряжаться – герой какой. Ты свое заимей и попробуй дай. Посмотрю я на тебя. (Голос хриплый, злой.) А ты знаешь, у меня тринадцать организаций твоих кормятся. Всех в тетрадку записываю, вот в эту. (Постучал рукой по тетради.) Приходят, клянчат. И женсовет, и ветераны, и спортсмены, и инвалиды, и всем ведь пока даю. Дармоеды чертовы. Надоели.

Алексей Алексеевич. Ладно, Саша, не горячись, полегче. Это тоже надо делать. Не очень-то ты и щедрый. Даешь на копейки, придуриваешься, что сам бедный, убыточный. Мне же рассказывают.

Бондарев. Так вот этот друг вместо того, чтобы приватизацией треста заниматься, а захотел бы – миллионы долларов бы имел, ухватил по дешевке ЗИЛ-130. Но даже этой машиной распорядиться не сумел. За девять лет на учет не поставил. Меня просил. Я все сделал и с ним рассчитался. Теперь она моя. Ты дай команду Васе Панкратову, директору автобазы, чтобы купил ее за двадцать пять тысяч баксов. Документы я подготовил. Васе даю тысячу – так ему и скажи. Тебе – тоже тысячу. Машину немного доработать надо, на своем предприятии он это и сделает, а, в общем-то, она в хорошем состоянии. Этот чудик следил за ней. Ну что, по рукам?

Воронин с трудом встал на ноги.

Воронин (еле слышно). Негодяи! Уйти отсюда, немедленно уйти. (Пошел к выходу, держась за стенку.)

Рабочие (негромко, в сторону). Надрался, свинья.

Воронин остановился на крыльце, под навесом. Схватился за сердце.

Воронин. Дойти до машины, дойти! Ой, как больно!

Быстро прошел, качаясь, по прямой к «Ниве». Сел, завел мотор и рванул с места. В кабинете Бондарева Алексей Алексеевич и Бондарев обнимаются, клянутся в дружбе. За сценой слышен шум подъезжающего грузовика.

Водитель грузовика, подходя к рабочим (громко). Это от вас тут мужик на «Ниве» выехал?

Рабочие. От нас. Пьяный в стельку.

Водитель самосвала. Машину разбил. Вдребезги. Говорят, уже мертвый ехал.

Едешь из Москвы по Киевскому шоссе и в районе авиапорта «Внуково» по левую сторону есть указатель «Мешково». Там я не был, но предполагаю, что это городская деревня. Уж очень близко она от Москвы, и живут в ней скорее всего те, кто в Москве и работает.

А если следовать дальше и свернуть с Киевского шоссе на сотом километре по направлению на Малоярославец и двигаться дальше на Медынь, а от нее к небольшому поселку Гусево, а потом налево километра три-четыре, то попадешь в Мешково – деревню, которую городской уж никак не назовешь. От Московской кольцевой автомобильной дороги на спидометре будет 150 километров. Это уже Калужская область – место, которое писатели и журналисты любят называть глубинкой. Мешково стоит на безымянном ручье, впадающем в речку Шаню, а она – в Угру, Угра – в Оку, ну, а Ока, все знают, вливается в Волгу. Невдалеке от Мешково у самой реки Шани две деревни: Прокшино и Гребенкино. Выяснить происхождение названий этих трех деревень руки не дошли.

Довелось как-то взглянуть на подробные карты Московской, Владимирской и других центральных российских областей и с удивлением обнаружил, что деревень и сел с названием Мешково не так и мало: три нашел сразу, не напрягаясь. И опять укорил себя, что не выяснил, откуда возникло это имя, ведь раз Мешковых много, значит, есть в них что-то типичное. общее: история, уклад жизни, местоположение.

В конце 70-х годов я возвратился в Москву из Якутии, где проработал почти два десятка лет и впитал в себя сибирское восприятие жизни. Огромные необозримые просторы, когда 100 километров – не расстояние, 30 градусов – не мороз даже, а как бы отдых от настоящих морозов, которые в Сибири бывают и за 50, и за 60 градусов. Почти первобытная охота на непуганых животных, рыбалка, когда рыбу, фактически, и не ловят, а черпают из реки неводом или бреднем или просто выбирают из сети, а бывает – и голыми руками из лужиц, образовавшихся от пересыхающих летом многочисленных ручьев. Все это, конечно, наложило отпечаток на характер, сформировало привычки, потребности подчас уж очень непохожие на московские.