А если ее не спрашивать вообще, а просто забрать с собой? Поставить перед фактом: или, мол, со мной ко мне, или без меня здесь.

Что-то подсказывает мне, что она захочет остаться. Не обязательно останется, вовсе нет. Возможно (хочется в это верить), одним махом отсечет прошлое и с головой ринется со мной в омут нового будущего… но будет жалеть, что не осталась. Молча. А я буду знать об этом. И как тогда жить?

Может быть, все же Малик прав, и вместе со мной и дядей Люсиком, объединив силы и мозги, мы сумеем улучшить этот мир настолько, чтобы он понравился всем?

Всем нравиться невозможно, поэтому вношу поправку: чтобы он понравился большинству.

Мечты, мечты. Но какие приятные…

Мысли вернулись к факту, что нас стало втрое меньше. Наши боевые возможности снизились втрое. Значит, на первое место должны выйти умственные, чтобы побеждать не числом, а уменьем.

Наверное, я плохой человек. Не исключено, что наши соратники погибли или взяты в плен, а мне обидно, что подарок Малика, ненаглядная и горячо любимая катана, для меня потеряна. Вещь оказалась дороже людей. Я горевал именно по утраченному мечу, а не по людям. Совесть пинала изнутри, как могла, что думать так, вообще-то, не по-человечески, но…

Противное «но». Любая здравая мысль обращается в противоположность, если после него вылезает короткое гадкое «но».

«Я всегда поступаю правильно, но…»

«Твой выбор абсолютно верный, но…»

«Я тебя люблю, но…»

То-то и оно.

Один из девизов наших оппонентов – «Главные вещи в жизни – не вещи». Хорошо бы нам, бравирующим своей цивилизованностью, тоже вывесить эту истину на флаг. Только вот кто пойдет за таким знаменосцем? Кто-то одобрительно помашет рукой из кредитного авто или ипотечной квартиры, кто-то лайкнет в новом смартфоне или компьютере. В глубине души, мне кажется, этот лозунг поддержит каждый, но ради абстрактных (для «цивилизованной» особи) понятий никто не откажется от более удобного жилья или средства передвижения. Главные вещи – гаджеты, за них отдают время, деньги, здоровье, дружбу и даже любовь.

Гаджеты. Гад же ты. Добавить нечего.

Мы шли молча – по все еще пустой дороге, под оранжевой яростью лучей, пожравших томный сумрак рассвета. Утоптанная дорога слегка извивалась, огибая впадины и холмики, ее окружали бескрайние поля пшеницы. Неровности рельефа заставляли пахарей обходить кое-какие места, и там возникали лесистые островки – в жару они давали тень, а при нападении волков – спасение случайным одиночкам. Днем спрятаться в нескольких деревьях было невозможно, издалека все отлично просматривалось. Леса остались сзади, а следующие, если будут, то будут нескоро – пшеничные поля уходили за горизонт, и вместо леса по пути, скорее, встретится какая-нибудь деревня. Впрочем, в этом мире деревни прячутся от людских глаз – как будто высшему сословию не нравится во время путешествий видеть жизнь тех, кто его кормит и обслуживает.

Малик вдруг резко свернул к ближайшим деревьям:

– Я отойду ненадолго.

Чтобы не мозолить глаза тем, кто случайно проедет, мы с дядей Люсиком тоже сошли с дороги. Вроде как отдохнуть. Впрочем, «вроде» относилось лишь ко мне.

Малик издалека призывно махнул рукой, а затем указал в сторону от дороги.

– Наши планы меняются. – Дядя Люсик поднялся с земли

Когда мы подошли к Малику, тот показал на свежие метки, сделанные ножом на одном из стволов:

– Зарубки означают направление и примерное время в пути. И могу обрадовать – все живы.

Известие было приятным, особенно в плане меча. На душе потеплело. Но сам факт того, что только что произошло…

Я считал себя умным человеком, и все же – нет, не понимаю. Как Малик узнал, что подойти нужно именно к этим деревьям?!

Спрашивать и выставлять себя тем, кем ощущалось в этот момент, мне не хотелось. Включим логику. Рыкцари шли ночью, по темноте, издалека их в поле не видно. После бегства и долгого перехода они и сейчас могут спать где-нибудь там, среди раскинувшихся необозримых нив. Им достаточно было рассеяться в лесу, сделать круг, чтобы выйти в нужную сторону, и затем двигаться вдоль дороги до рассвета. Деревья, к которым безошибочно направился Малик, растут достаточно далеко от башни и наиболее близко к дороге. Вот и ответ.

– Пока дорога пуста, пойдем через поле. – Малик бодро зашагал сквозь стену колосьев, раздвигая их так, чтобы сзади они вновь образовывали стену. – Как только появится шум или движение или вдали поднимется пыль – падаем в пшеницу. Вне дороги мы снова нелегалы.

Двинувшийся за ним дядя Люсик потер переносицу жестом, будто поправлял очки:

– Я дико извиняюсь, но по зарубкам меня читать не учили. Сколько нам идти?

– Полчаса на юго-восток.

– Это же недалеко, – удивился я, – где-то в пределах прямой видимости. Встречу назначили на следующем «островке» с деревьями?

Малик пожал широкими плечами:

– Там будет встреча или следующий указатель. Скорее всего, второе.

Я замыкал маленькую колонну, и моим делом было не оставить за нами следов. Во всяком случае, явных, таких, которые заметны издалека. За то время, что мы шли через леса и поля от западной границы, я обучился всем премудростям будней лесного разбойника. Если понадобится, легко переквалифицируюсь. Ангелом был, царевной был, невестором, равным принцу и почти достигшим ранга царевича, тоже был, а также волком, бойцовым псом, послом… Кем только не был. Вот, кстати, настоящим рыкцарем – не был. Всегда только сбоку припекой, пятым колесом в телеге. Теперь смогу и рыкцарем.