Однако, как известно, даже много, очень много собранного добра далеко не всегда бывает достаточно. Как по этому поводу заметил апокрифный той далёкой эпохи хронист «Сколько ты дань со славян ни собирай, всегда у славян есть на «еще дай!»

Так что уже на обратном пути, на самом подъезде к дому, приостановился вдруг светлый князь Игорь и с коня на минуточку спустился. Уж так по жене своей, светлой княгине Ольге, за неделю отлучки истомился, соскучился; застоявшиеся члены перед встречей с ней себе поразмять немного решил. Присел разок-другой, косую сажень в плечах расправил, потянулся, ладное лицо от земли на сильных ручках отжал. Ножками пошевелил. Вдоль тучных обозов своих туда-сюда прошелся. И тут…

То ли луна в тот вечер недостаточно обильно светила, то ли князев глаз от долгой тряски в седле ослаб и притупился, да только собранного со славян добра показалось ему вдруг как будто маловато. Во всяком случае – не то, чтобы намного больше, чем в его прошлый по тем же местам объезд.

– Что-то не больно-то уважил меня мой народ, – решил тогда светлый князь, огорчившись, – Не всё, что сумел мне отдал. Не расщедрился. Благодетеля своего не слишком уважил. Не дело.

Ну, поворотил тогда князь верную свою дружину и вернулся добирать у пожадничавших славян излишки. А повторное взимание дани, всякий знает, разве что мертвого не разворошит.

Взбудоражились тут и подвластные князю славянские племена, засуетились. Кривичи покривились, вятичи занервничали, поляне тоже всполошились. Стали засомневавшегося в их преданности князя и всю его верную дружину потихоньку, по-своему, по-славянски склонять. Древляне же, самые горячие из славян – так те и вовсе решили недоверчивому князю Игорю воспротивиться и на внеочередные его поборы всем скопом плюнуть. А чтобы всё было как у людей, сиречь, явно, устремились древлянские мужи в свою столицу, в тополиный город Искоростень, где и созвали свое, как бы сегодня сказали – альтернативное вече.

И изрек тогда, на том несанкционированном форуме, древлянский заводила, десятипудовый верзила по кличке Мал яснее ясного мятежную фразу:

«Когда повадится волк к овцам, то перетаскает всё стадо, если его не убить!»

И послов соответственных к зарвавшемуся Игорю направил. Пусть по-хорошему с ним потолкуют. Древлянский совет ему со всей внятностью изложат: повороти мол, пусть скажут, светлый князь, лошадей-то, и давай, к Ольге своей назад, подобру-поздорову скачи, ибо повторной дани от нас теперь – шиш получишь. Самим, дескать, жрать нечего.

Светлый князь древлянских послов, как истории известно, слушать однако не стал. Он любимого коня своего враз пришпорил, верной дружине своей с раскатцем рыкнул и, и без всяких там дипломатий – прямо на столицу древлян, Искоростень-город, с мечом и огнем и двинул. Внеочередную дань взимать, уже с пристрастием.

Не то, чтобы уж очень славная из почина этого нарисовалась история.

Утаенные продукты забирал вспыливший князь на этот раз силой, будто не с братьев по крови и роду, а с самых-самых распоследних вражин. Дома же ослушавшихся славян он сжигал дотла, а над семьями их сообща, всей своей княжеской дружиной, учинял разухабистое и безудержное насилье. Столько крови и срама на своей родной земле напустил, летописца Нестора аж до слёз безобразиями довел. У него даже буквы от влаги расплылись, потомкам письмена его читать трудно.

Задетый поганым таким обхождением, древлянский народ обиды, конечно же, сглотнуть не смог. Не смирился, а наоборот – сознаньем окреп и раздухарился. К заводиле своему, переростку смуглому по кличке Мал жарче прежнего прильнул и восстал-таки окончательно. Уже причем не на словах восстал, а вполне по-настоящему – кто с чем. Вилами светлого князя Игоря всего в ситечко изрешетил, а заодно с ним и по всей его верной дружине где дубинкой, где вилами, а где и топором прошёлся. До последнего княжьего воина, осерчав, всех народ уложил. Чтоб не повадно шалить было и скаредничать.

К супруге же так нехорошо, так недостойно павшего князя уже утром следующего дня направил Мал послов с объяснительной запиской. Не тужи мол, Олечка, слезки с бела личика сотри, свободе своей вместе с нами возрадуйся. И на нас, отважных древлян давай, не больно серчай-то. Ибо поделом он, Игорёк твой сгинул! Жаден, поганец, как оказалось, был, аки волк, за что его мы его свои судом соответственно и обработали.

И в самом конце того официального обращения – еще и дополнительный абзац был прикреплен, миролюбивого, где-то даже интимного содержания.

«Ты вот, вместо того, чтобы на нас, древлян, не по делу дуться, взяла бы, красавица, да меня, древлянского видного воина по кличке Мал, сердечным вниманьем своим уважила. Молодая ведь ты еще баба, даже вполне, говорят, на вид гладкая да пригожая. Детишков мне родишь, да еще и внучат мы с тобой, Бог даст, дождемся. А? Ты, этого, губки-то нежные не пузырь, обмозгуй, вдова, предложенье-то. Небось, не козёл какой, паршиво-безродный, к тебе под простынку хочет, а хоть и не то, чтобы уж очень родовитый и светлый, а всё же славный мужик. Нестыдный, сильный, статный. С положением. Всё при нём, пудов на десять с гаком. Герой. К тому же из наших, же, Оль, из местных, в смысле – из нестыдных славян…»