Глубоко в сосновом лесу стоит древний замок Гёльфен. Он дышит сквозняками и стонет перекатами ветра в дымоходах, а вместо бабочек в его каменном животе порхают летучие мыши. Раньше замок был шумным, веселым, полным гостей и слуг. Теперь же в гулких коридорах маячит всего один дворецкий, да и тот - привидение. Гёльфен медленно умирает, потому что его хозяин - старый колдун Джеон Харвил - отказывается поить замок кровью жертв, как делали все его предки. Целую жизнь старик не выходит из дома, боясь волшебников, погубивших всю его родню. Но магия не может держаться вечно без крови, и вот однажды грозовой осенней ночью защитный купол Гёльфена иссякает и кто-то стучится в парадную дверь...
Пролог
Поймать головой ком земли с летающего дерева – это плохая, иногда смертельная примета, но Рой Салиан так торопился, что выбежал на улицу без зонта. Благо недавний ливень размочил прилипший к корням песок и на лоб Рою шлёпнулась грязь, а не что-то потвёрже. Мальчик вытер подтёки ладонью, сполоснул её в ведре у хлева и со всех ног рванул к калитке. Позади него таяли, опускаясь в траву, мучные облака: Рой пёк булки, пока не увидел в окно, как соседи заколачивают ставни и готовятся к переезду. Может быть, только на зиму, а может – вообще навсегда.
– Доктор Эмрод! – позвал Рой и сконфузился от того, как противно и жалобно это прозвучало.
– Здорова, Дыня, – кивнул сосед, орудуя молотком.
О дынях мальчик знал только то, что они сладкие, а цвет их кожуры золотисто-оранжевый, как его волосы.
– А вы когда в город?..
– Завтра, после обеда.
Рой прислонился к плетню чумазым лбом и пнул колючку с пушистыми семенами.
– А как же мамка моя? – спросил он, не поднимая головы. – Может, останетесь на подольше?
– Дыня! – Эмрод словно вбил кличку в дерево вместе с гвоздём. – Я волшебник по-твоему? Мне о своей семье думать надо!
Рой шмыгнул носом и засопел.
– Если хочешь, могу взять тебя с собой, – добавил доктор, немного помолчав. – Парень ты шустрый. Будешь мне в лавке помогать, а я тебя взамен прокормлю. Моих-то оболтусов скоро в армию заберут, а жена на сносях. Одному тяжело крутиться.
– А мамку я на кого оставлю?
Эмрод безнадёжно вздохнул.
– Слушай, Дыня, мамка твоя вряд ли выздоровеет, а отец без неё в корягу сопьётся, ты же знаешь. Обменяет всю еду на вишнёвую наливку, и опухнете вы с голоду к весне. Лучше поехали со мной. В городе зимовать легче.
Рой сердито вытер слёзы и помотал головой.
– Ну, как знаешь, парень, как знаешь.
Сосед вернулся к работе, и стук его молотка звучал теперь похоронно, словно Эмрод вбивал гвозди в мамин гроб.
– Вы сварите побольше лекарства, пока не уехали, – попросил мальчик. – А я вам полную банку медовиков принесу. Завтра, до полудня.
Сосед поправил брезентовый капюшон и взглянул на небо. Стаи перелётных деревьев летели низко, явно к дождю.
– А ты разве успеешь? Скоро солнце зайдёт, и погода портится.
– Я часть до ночи соберу, а остальное утром. Банку дадите?
Эмрод кивнул в сторону телеги со всяким хламом. Рой вытащил оттуда железную банку с крышкой и вспомнил:
– У меня там булки на столе! Я их ещё в печь не поставил! Испеките у себя, а то жалко! Они уже расстоялись!
– А отец твой чего не спечёт? Опять на крепкое налёг?
Рой не ответил и побежал к окраине деревни по скользкой от недавнего ливня дороге. Ветер пах банным дымом, навозом и парным молоком. Половина домов вдоль улицы была заброшена. Ослеплённые бельмами ставней, с калитками, обмотанными проволокой, и горами ненужной рухляди в сараюшках, они напоминали могилы, в которых люди похоронили надежду на хорошую зимовку.
– До весны не доживём! – голосили старухи Альвейкора, собираясь вечерами у околицы.
Это было их любимым занятием: сбиваться в тучку из серых зонтов и наводить тоску на всю деревню. Обычно бабок распугивали, считая, что они накликивают беду, но в последнее время некому было с ними спорить, поэтому бледные старушечьи поганки топтались у ворот до темноты и то завывали, как стая волков, то трещали, как болтливые сороки.
– Девоньки, шмотрите-ка, – прошепелявила древняя Лаура, ткнув узловатым пальцем в сторону холма. – Энто хто там к дубраве побёг на ночь глядя?
Державшая её под локоть Соколиха, которую величали так за остроглазость, прищурилась и сказала:
– Да Салианов мальчишка вроде. Голова-то вся рыжая, как уголёчек.
– Ой, а я слыхала, что маманька у него совсем плохая лежит, а папашка-то запил с горя по-чёрному, – возбуждённо зашептала Шушуня. – Бьёт, наверное, дитёнка, вот он и бегает от него по чащобам. Ум-то ему весь выбили, вот и бегает. Видала я у них во дворе жердину, вот ей, наверное, и выбили!
– Да уймись ты, опять навыдумывала! – не сдержалась Соколиха. – Всё-то в твоём кривом глазу искривляется! Увидишь палку, а скажешь – колесо.
Шушуню соседи даже на порог не пускали, зная, как она жадна до сплетен, поэтому бабка додумывала всё сама.
– А чего он тогда к дубраве бежит в разгар перелётья? – не унималась она, кося левым глазом. – Один-одинёхонек, ввечеру, да ещё перед самым дождём! Точно ум ему выбили, вот чтоб мне окриветь с ног до головы, ежели я вру! Да и уши у него грязные какие-то! Я вчера подметила! Вот через них ум и вытек небось! А разводы-то остались!
– Ох, дурная, спасу на тебя нет…
– А дождь и правда будеть, – прокряхтела горбатая Сквоха, разминая колени. Чтобы достать до них, ей не приходилось даже нагибаться. – У мене давеча так ноги крутило, до сих пор ноють. Точно к дождю, да к сильному.