Ржут. Цыганская почта! Не бойсь, мы ненадолго. За Сашко спасибо!..

С бутылками, с закусками!..

Соседи – шубейки да сапоги в комнату! – заперлись и ни гу-гу.

Женщины на кухню, мужики за гитары.

А нагулявшись, так же дружно встали, посуду перемыли, бутылки в мешок: мы пошли.

Можно с вами?.. О-о-о!.. Ну-у-у!.. Не знаешь, что просишь!

Скажите хоть, где-искать-то вас?..

Сами тебя найдем, брат! Бывай!

Сон.

Чертово колесо, кабинки, репродуктор орет про Арлекина, что ни звук, гвоздем в башку. Тянет болотом, на девушку с веслом глядят утки.

С кем ты вчера и за каким чертом?

Ладно, занимай за мужиками, тупица, терпи.

Кружек мало, но свои баночки и закусь, у Тамары сушки одни. Кружка, соленая сушка – ну, и пошел на хрен, не мешай людям, по две в руки мало, занимай с хвоста…

И голоса слышу: при Андропове гоняли как собак, при Черненке разбавляют… Да не звезди, утренний завоз, с Бадаевского!.. Ага, с одной кружки ничего, а с двух дристун!.. А мне пох… Тридцать копеек одолжите кто до среды? На заводе в среду дадут…

Так это же Никитин с «Красного пролетария». Эй, Коля, не уходи! Его схоронят в девяносто первом, до путча еще, сына убьют в Чечне, у жены заберут хату, пойдет бомжевать.

А вон Петр Федорович, с ним мы служили… Поднимется земеля на ремонтах, вылечит тубик, вставит зубы, а как жена уйдет, все спустит.

И как бы еще дяде Вите Белову шепнуть, чтобы после дембеля не просился в Сербию. Ранят, продырявят легкое, не доплатят. А в две тыщи четырнадцатом все равно убьют под Луганском, но уже свои.

А пока вот они, красавцы, как на подбор, брючата под ремешок, пиджак с лавсаном, куртец. Они и так в кураже, а примут еще по сто, сразу про баб.

Бегают отлить в кусты, шумят, матерятся, спорят.

А ты хоть кричи, хоть молись, хоть плачь, не изменишь ничего.

Светит советское солнце.

Арбатские бомжи особые, они патриоты Арбата. Так мне кажется.

Потому что не особые бомжи не станут гнать прочь гуляк от медного Окуджавы, шагающего через свой двор с гитарою. Или ругать тех, кто справляет нужду в арках, оставляет пивные банки и бычки у медных же ног четы Пушкиных.

Спросишь, кем были в прошлой жизни – один конструировал мосты, другой носился с идеей «дирижаблей скорой помощи», и все они поэты. А просят на выпивку так: не соизволите ли, сударь, вспомогнуть бывшим лирикам?

Ладно, еще у меня. Утверждают, что им сам Пушкин подает.

Если мне не веришь, Толь, у Серого спроси, он гнать не будет!

Значит, примерно полшестого утра, когда вы все дрыхните, а мы собираем бутылки, – вот, значит, в этот час Александр Сергеевич прям из Англицкого клуба возвращается…

В свой 53-й дом, что ли?.. Ну, да, где его Николавна ждет, в музей!

Стоит разлить и начинают: вот, слушай, какого стиха накропал… Нам, бомжам двора арбатского, /Камер-юнкер, дворянин, /То полушку даст на сладкое, /То займет – на магазин…

Ну, как?

Врешь ты все.

Я?! Толь!.. Да чтоб мне провалиться на этом месте!..

Серый, а ты, кстати, как раз на крышке канализации стоишь.

Мой сосед по Беговой, Герман Д., философ, устав от Гегеля и тупых студентов, пропил заначку, заложил в ломбард ковер и теперь просил у жены.

Дело шло на кухне.

Она, толстушка, лет на 20 моложе, из бывших его студенток, лепила пирожки. С мужем на вы.

Дашь трешку, получка в среду?

Идите нах, профессор!

Не жмись, у тебя точно есть, я даже знаю где.

Из маминых, на стиралку? Ни за что!..

Сукой буду, верну, Нинель!

И век воли не видать, да? Ха-ха-ха!..

Ну, не будь жестокой, Нинель, душа горит!.. А потом мы могли бы… Ну, это…

А я говорю, уберите лапы! И у вас нос в муке!

Дай денег!

Может, на колени встанете?

И встану! А хули тут?

Вы серьезно?

Абсолютно!

Но костюм только из химчистки!

Погоди! Нет! С точки зрения науки, я не прав! Я ведь собрался встать суть не на колени, а на брюки! Чуть не обманул!

Герман ножницами вырезает дыры в брючинах и падает на колени.

Но это же английский твид! Я с вами разведусь, сволочь пузатая!

Есть места, непригодные к жизни, и мало кто станет жить добровольно. Тоже зона, да не тюрьма.