И смотреть вполглаза, как темно-серый шарик оплывает колючками, словно втягивая их, и становится больше похож на древнюю мину, чем на металлический репейник или острошипастую трехмерную снежинку. Как эта мина потихоньку меняет цвет, как высветляется постепенно местами, а другими темнеет и делается более выпуклой, проступая змеиными чешуйками, пусть пока еще и не черно-зелеными, но существенно более темными, чем остальной эфирный шар. Как эта чуть более темная часть пока еще не отделяется, но хотя бы приобретает объем.

Змейка оккультного тела Кроули теперь уже не напоминала истрепанную пыльную ленту, намотанную так, что не оторвать: ее тельце, пусть и пока еще недостаточно черное, уже отчетливо выступило над поверхностью шара, обрело округлость. Да, она все еще обвивала шар очень плотно, но уже именно что обвивала, а не впечатывалась в его поверхность, словно раздавленная по ней. Смотреть на это было необязательно, но приятно. Вот Азирафаэль и смотрел, просто ради удовольствия, просто ради того, чтобы смотреть.

И — уже утром, снова вернувшись в свое тело и осторожно протолкнув оккультно-эфирную спарку на положенное ей место, — увидеть вдруг краем одного из глаз алый высверк, краешек змеиного брюшка, почти мимолетно. Когда оккультная змейка с почти черной спинкой неуверенно поднимет маленькую треугольную головку и потянется за ускользающими стяжками тонким раздвоенным язычком.

— А почему тебя так удивляет наличие у Кроули эфирного тела? Он же ангел, пусть и считает себя падшим. У всех ангелов есть такие тела, с самого начала, оккультные они сами себе уже потом нарастили, кто во что горазд. Ну, которые с Люцифером ушли. А эфирные вам всем, так сказать, в базовой комплектации полагались, это же ваша основа, по умолчанию. Все эти красивенькие овеществления вроде крылатых колес с глазами и прочей анималистикой — это позднейшие наработки, когда появились прототипы и референсы, с чего копировать, изначально-то была только пустота и первичная материя, откуда там могли взяться огнегривые львы и синие шкуроглазые коровы мужского пола, очей исполненные? Это все уже после Эдема, как и столь любимые тобой и твоим чернокрылым приятелем человеческие оболочки. Поначалу же Мне приходилось лепить ваши рабочие тела из того, что имелось под рукой. А имелся только эфир.

В другое время Азирафаэля наверняка заинтересовала бы информация о возможности наличия эфирного тела у кое-кого из демонов — несомненно важная, переворачивающая буквально с ног на голову многие истины, казавшиеся ранее незыблемыми, и требующая того, чтобы ее обдумали тщательно и всесторонне. Например, хотя бы в смысле взаимодействия обладателя такого тела с благодатью или даже святой водой: обе эти субстанции ему же вроде как навредить не способны, а значит…

Над этим стоило подумать. И хорошо подумать. И Азирафаэль знал, что когда-нибудь он к этой мысли обязательно вернется. Когда-нибудь. Потом. Сейчас думать об этом не получалось никак. Ни о чем не получалось — кроме черно-алой змейки, поднимающей треугольную голову от тускло-серого шара.

А еще очень трудно было следить за губами, которые сами собой так и норовили расплыться в улыбку.

— А знаешь, забавно! Даже не предполагала, что они до сих пор сохранили эфирные тела. Нет, конечно, не все. Кто-то потерял, кто-то сломал, кто-то просто забыл, что оно у него было. Но приятно, что хотя бы некоторые. Об этом стоит подумать…

Думать о змейке было почти безопасно. Почти. На самой грани. Но все-таки безопаснее, чем о том, что происходило в задней комнате книжного магазина вчера. Или будет происходить сегодня — а оно будет там происходить, потому что надо. Будет. Конечно, будет, но думать об этом нельзя. Тем более тут. Потому что Всевышний непостижима, и точно так же непостижимы Ее решения. И никто никогда не может заранее предугадать, одобрит ли Она что-либо новое, признает ли его соответствующим Ее непостижимому Плану и даст ли на это новое свое непостижимое дозволение.

Она может разрешить — непостижимо легко. И даже одобрить. Благословить, если тебе повезет совсем уж непостижимо. И точно так же легко может и запретить. Категорически.

Предугадать невозможно.

Азирафаэль тешил себя надеждой, что ему пока еще удавалось оставаться пусть и не совсем правильным ангелом, но все же не слишком далеко отступившим за рамки ангельских приличий. Он хотел бы, чтобы так все оставалось и дальше. Он никогда не был бунтарем и изначально считал всех хорошими, даже тех ангелов, что приходили к нему отнюдь не с добрыми намерениями и норовили ударить в живот. Им пришлось приложить довольно существенные усилия, чтобы он смог переступить через собственные принципы и убеждения и все-таки выпалить им вслед самое страшное, что только смог придумать: «Вы… плохие ангелы!»

Сам он становиться таким не хотел.

И уж тем более он не хотел бы нарушать прямой Ее запрет. Очень бы не хотел. И, следовательно, не хотел, чтобы возникла ситуация, когда этот запрет нарушить придется, — а его ведь обязательно придется нарушить, если он будет, этот запрет, тут и думать не о чем.

Так не лучше ли постараться обойтись без запретов?

— Демоны, ангелы… нагородили терминов не пойми зачем! Я вот, если честно, до сих пор между многими из вас разницы особой не вижу. — Всевышний раздраженно пожала плечами, добавив в голос ворчливых ноток. — Тебя с твоим рыженьким, например, запросто бы перепутала, а сейчас так особенно, у вас и линии существования схожие, и контуры пси-теней, и тентуриальные куздры… [14] Глокие, кстати, тоже буквально одна в одну, просто удивительно. Да вы даже пахнете одинаково!

У Нее был странный взгляд. Непостижимый, да, но еще и странный, вроде бы раздраженный, но при этом где-то в самой глубине таящий усмешку. И еще Она сказала «твоим»… но это могла быть простая оговорка. Ну или определение принадлежности Кроули как пациента — в госпитале, помнится, они тоже делили раненых на «твоих», «моих» и «того усатого, вечно его фамилию забываю». Наверное, и Она имеет в виду именно этот смысл. А какой еще может быть? Никакого. Только этот. И никаких иных мыслей о том, другом смысле. И о том, не могло ли упомянутое Ею сходство быть вызвано именно тем, что в эфирном теле Азирафаэля сохранились какие-то следы его пребывания в… или пребывания в нем…