По дороге я взяла себе кофе с Бейлисом и поэтому даже сумела рассмеяться на какую-то привычную ресторанную шутку — его день не изменился, из него только исчезла я со своим не совсем правильным английским и не совсем правдивыми историями о своей родине. Сейчас я тоже не знала, что рассказать Джонатану и только спросила, как там поживает его любимая бейсбольная команда. Он на секунду замолчал. Ведь не задумался, нет же… Просто хотел услышать от меня что-то другое. Но другого я сказать пока не могла. Я только окончательно порвала с другим. Но если я заикнусь о Руслане, Джонатан тут же спросит о себе. Поэтому я просто сказала, что хочу остаться в форме и хожу теперь по городу пешком. Главное, я не буду больше пешкой в мужской игре. Никогда. Только королевой. Только хардкор!

Я два года жила одна в старой квартире — Сема ведь никогда не оставался до утра — и научилась не реагировать ни на какие ночные шорохи, капанье воды из крана или скрип закрытых дверей. Сегодня был другой случай — пустая родительская квартира пугала воспаленный, не желающий засыпать, мозг тишиной, которая вместо посторонних звуков рождала посторонние образы. Вернее один — Семена: он вернулся непрошенным ночным гостем и впервые остался до утра. Я пролежала с открытыми глазами до самого рассвета — раннего, но по-прежнему мучительного — такой бессонницы со мной не случилось даже в момент открытия всей неприглядной правды о моей первой и до сих пор, пожалуй, единственной любви.

Однако перекладывать вину за отсутствие сна с Руслана на Сему было бы нечестно — хотелось, конечно, чтобы «Семен Семенычу» сейчас икалось, ох как хотелось! Но думала я о своем первом мужчине все же в контексте расставания со вторым, к которому не испытывала теперь ничего, кроме чувства брезгливости. Но ведь не было ее до снятия денег с карты, не было…

Мне нравилось и устраивало в Руслане все — даже запах пота и пива не раздражал, а скорее приятно щекотал рецепторы, отвечающие за первобытные женские желания. По наивности, прижимаясь к нему ночью, я радовалась, как быстро и легко излечилась от дурацкой во всех отношениях любви к Семену. Не тут-то было!

Пустота в сердце порождает ночные кошмары — я сделала большую глупость, позволив себе думать про Сему, сидя напротив Руслана: теперь мозг точно испугался так же легко забыть первые отношения, как забыл вторые, и нонстопом крутил в голове мой первый роман, вся романтика которого началась и закончилась в квартире Семиного друга. Моя первая сволочь подготовился на пятерку с плюсом — купил цветы, шампанское и торт. А я принесла с собой одну очень важную вещь…

Не знаю, о чем именно вы сейчас подумали, но это было полотенце темно-синего цвета. Дешевое. На выброс.

Признание далось с трудом, но я понимала, что не могу ставить под удар отношения Семена с неизвестным мне товарищем. Мы должны были сохранить его квартиру в чистоте и в идеальном порядке. И все же я тянула до последнего… приторного глотка шампанского, которое днём, как и утром, пьют только аристократы и влюблённые дурочки, запивая несъедобный, состоящий из одного сахара, торт «Графские развалины».

Моя жизнь, как эти самые безе, тоже развалилась под натиском его рук и губ — я перестала быть хорошей девочкой в собственных глазах намного раньше, чем стала женщиной по всем правилам физиологии: он был женат, он не снял кольца, он ни разу не сказал, что любит меня… Не было этого, а если и было, то я выдумала признание в любви, слыша в голове собственный голос, который может говорить всеми любимыми нами голосами, но всегда лжёт, создавая в больной голове идеальный мир.

Так что сейчас, лёжа в своей привычной пустой постели, я могла петь себе дифирамбы даже от лица Ален Делона, пусть он для нашего поколения «фу таким страшным быть…», но и Семён не блистал красотой — глаза тоже умеют врать, когда розовые свинки запрещают им видеть правду. Руслан вот красавчик, да… Тут моим глазам врать не приходилось, да и уши, подвядшие от лжи Сёмы, не ждали особых комплиментов, хотя они и звучали иногда. Правда, доставались моей фигуре, которую Руслан любил снимать в разных позах, не имевших к ночному времяпрепровождению никакого отношения. Он был в чем-то эстетом. В чем-то, не имеющем никакого отношения к быту и отношениям с представительницами прекрасного пола в отдельно взятую единицу времени, в которую женщина, то бишь я, не выступала в роли модели.

Одна мысль цеплялась за другую, и вот уже моя голова тряслась от количества воспоминаний, как в длиннющем товарняке. Мозг что-то шептал еще в оправдание, почему был слепым, но мне уже не было до его резонов никакого дела. Я хотела спать так же мучительно, как хотелось тогда наконец лишиться всей одежды вместе с невинностью.

Но для этого надо было отстраниться от Сёмы, но сахар в крови приклеил меня к нему или его ко мне: мы смяли всю одежду, так и не сняв ее. Об этом мы не подумали. Сёма не подумал — значит, в какой-то момент у него со мной все же отключился мозг. Может, Сёма и чувствовал ко мне что-то большее: то, что липкой сладкой ватой укрывает инстинкт размножения. Такой ли он козел?

Я же не коза, чтобы влюбиться в козла! Просто обстоятельства оказались этажом выше, чем я, в пирамиде Семиных ценностей, и он не захотел выйти из зоны комфорта, даже не чувствуя к жене ничего — он надел кольцо и стягивание семейной жизни с опухшего пальца через боль пугало его. А, может, ребёнок у них получился случайно. Со мной Сема не забывал натягивать резинку на двадцать первый опухший палец. Но в первый раз между нами была только одна преграда, о которой я сообщила почти пропавшим голосом, когда рука с кольцом утонула во мне слишком глубоко.