— Как ты смеешь лес рубить? Он твой?

— И не твой.

Ржевецкий поднял нагайку и не ударил Семена только потому, что тот указал ему на топор.

— Да знаешь ли ты, негодяй, чей это лес?

— Знаю, пане! Стрельчихин лес, с Стрельчихой и говорить буду. Ее лес, ей и отвечать стану. А ты-то что? Лакей! Фициант! Тебя не знаю. Проходи, прохожий! Марш!

Семен постучал трубкой о топор и язвительно улыбнулся.

Ржевецкий побежал к дрожкам, ударил вожжами и стрелой полетел к селу. В селе набрал он понятых и с ними помчался к месту преступления. Понятые застали Семена за его работой. Вмиг закипело дело. Явились староста, подстароста, писарь, сотские. Написали несколько бумаг. Расписался Ржевецкий, заставили расписаться и Семена. Семен только посмеивался…

Перед обедом Семен явился к барыне. Барыня уже знала о порубке. Не поздоровавшись, он начал с того, что жить нельзя, что поляк дерется, что он только три деревца и т. д.

— Как же ты смеешь чужой лес рубить? — вскипела барыня.

— Мучение от него одно только, — промычал Семен, любуясь вспышкой барыни и желая во что бы то ни стало донять поляка. — Что ни слово — то тресь! Разве так возможно? Да норовит всё по лицу! Этак нельзя… Ведь и мы тоже люди.

— Как ты смеешь мой лес рубить, я тебя спрашиваю? Негодяй!

— Да он вам наврал, барыня! Я, подлинно… рубил… Сознаю… Да зачем он дерется!

В барыне взыграла барская кровь. Она забыла, что Семен брат Степана, забыла свою благовоспитанность, всё на свете и ударила по щеке Семена.

— Убери сейчас же свою мужицкую харю! — закричала она. — Вон! Сию минуту!

Семен сконфузился. Он ни в каком случае не ожидал такого скандала.

— Прощайте-с! — сказал он и глубоко вздохнул. — Что ж делать-с! Что ж!

Семен забормотал и вышел. Даже шапку забыл надеть, когда вышел на двор.

Часа через два к барыне явился Максим. Лицо его было вытянуто, глаза пасмурны. Но лицу видно было, что он пришел наговорить или натворить что-нибудь дерзкое.

— Что тебе? — спросила барыня.

— Здравствуйте! Я, барыня, больше насчет того, чтоб вас попросить. Леску бы, барыня. Степану избу хочу строить, а лесу нету. Досочек бы дали.

— Что ж? Изволь.

Лицо Максима просияло.

— Избу строить нужно, а лесу нету. Последнее дело! Сел щи хлебать, а щей нету. Хе-хе. Досочек, тесу… Тут Семка дерзостей наговорил… Вы уж не серчайте, барыня. Дурак дураком. Дурь еще из головы не вышла. Не чувствует. Народ такой. Так прикажете, барыня, за лесом приезжать?

— Приезжай.

— Так вы Феликсу Адамычу извольте сказать. Дай бог вам здоровья! Теперь у Степки изба будет.

— Только я дорого возьму, Журкин! Я леса, сам знаешь, не продаю, самой нужен, а если продаю, то дорого.

Лицо Максима вытянулось.

— То есть как?

— Да так. Во-первых, деньги сейчас же, а во-вторых…

— За деньги я не желаю.

— А как ты желаешь?

— Известно как… Сами знаете. Нонче какие у мужика деньги? Грош, да и того нет.

— Даром я не дам.

Максим сжал в кулаке шапку и начал глядеть в потолок.

— Вы это верно говорите? — спросил он, помолчав.

— Верно. Еще имеешь что сказать?

— Что мне говорить? Лесу не даете, так зачем я с вами говорить стану? Прощайте. Только напрасно вы лесу не даете… Жалеть будете… Мне наплевать, а вы пожалеете… Степан на конюшне?

— Не знаю.

Максим значительно поглядел на барыню, кашлянул, помялся и вышел. Его передернуло от злости.

«Так вот ты какая, шельма!» — подумал он и отправился в конюшню. В конюшне в это время Степан сидел на скамье и лениво, сидя, чистил бок стоящей перед ним лошади. Максим не вошел в конюшню, а стал у двери.

— Степан! — сказал он.

Степан не отвечал, но взглянул на отца. Лошадь пошатнулась.

— Собирайся домой! — сказал Максим.

— Не желаю.

— Можешь ли ты мне это говорить?

— Значит, могу, коли говорю.

— Я приказываю!

Степан вскочил и захлопнул конюшенную дверь перед носом Максима.

Вечером к Степану прибежал из деревни мальчик и рассказал ему, что Максим выгнал Марью из дома и что Марья не знает, где ей переночевать.

— Она теперь сидит около церкви и плачет, — рассказывал мальчишка, — а вокруг нее народ собрался да тебя ругает.

На другой день рано утром, когда в барском доме еще спали, Степан надел свою старую одежу и пошел в деревню. Звонили к обедне. Утро было воскресное, светлое, веселое — только бы жить да радоваться! Степан прошел мимо церкви, взглянул тупо на колокольню и зашагал к кабаку. Кабак открывается, к несчастью, раньше, чем церковь. Когда он вошел в кабак, у прилавка уже торчали пьющие.

— Водки! — скомандовал Степан. Ему налили волки. Он выпил, посидел и еще выпил. Степан опьянел и стал подносить. Началась шумная попойка.