– Мо-о-олчать! – заорал Кравченко. – Труп убрать, а этого козла перевязать – и на «губу» до завтра! Всем разойтись! Работай, Стрельцова.

Я приблизилась к парню, разрезала рукав, сделала укол наркотика, обработала культю. Бедный мальчик, в девятнадцать лет – инвалид без правой кисти… Его увели на гауптвахту, а я побрела в палатку списывать наркотик. Вернувшийся через час Кравченко подошел ко мне, взял за подбородок, заглянул в глаза и сказал:

– Никогда больше не лезь мне под руку, поняла? Никогда. Убью.

– Поняла. Но так ведь нельзя, Леша…

– Не говори того, чего не понимаешь! – взревел снова Кравченко. – Эти уроды полезли через минное поле в поселок за самогоном, разминировав предварительно себе тропу. Знаешь, чем это может кончиться? Тем, что зверье усечет ее и накроет нас, спящих и тепленьких, и все из-за двух козлов, у которых колосники горят! А мне теперь комбату докладывать, что у меня в роте «двухсотый» и чертов «груз-триста», которого бы под суд вообще! Что, думаешь, меня комбат в щечку чмокнет? Ни фига, он ботинком засадит в зад, да так, что неделю потом не согнусь! Вот и подумай, что я должен был сделать!

Высказавшись, ротный завалился на койку и отключился. А мне пришло в голову, что Лена Рубцова была права – такого Кравченко я не ожидала увидеть. Но, в конце концов, не это было главным, а то, что он признал за мной право быть рядом с ним, служить наравне с ним.

Мало-помалу он смирился с моим присутствием, даже орать стал меньше, а однажды, возвращаясь от комбата, принес мне букет – голубые, колючие незабудки.

– Ого! – многозначительно протянул Рубцов.

– Да вот…за брюки зацепились, – смутился ротный. – А ну вас! – разозлился он вдруг и вышел из палатки.

Мы с Рубцовым хохотали до колик, а букет потом долго стоял у меня в пузырьке из-под витаминов…

Вскоре стало холодать, шел октябрь. Сколько раз я просыпалась по утрам, укрытая поверх одеяла Лешкиной курткой, а сам он сидел в ногах в одной тельняшке и смотрел на меня…Эту самую тельняшку я стирала, а потом долго сушила над печкой, так, что от нее валил пар. Ночами было уже очень холодно, а потом выпал снег, такой белый и чистый, что казалось кощунством марать его мазутом БМД, топтать ботинками и окрашивать кровью… Я привыкла к ночной стрельбе, к раненым, к запаху анаши в палатке, когда Рубцов и Кравченко расслаблялись после зачисток. Ко всему можно привыкнуть, даже к смерти…

Как-то в поселке разведчики, ходившие зачем-то на рынок, прихватили эстонку-снайпера. Ее заметил Топор, Толька Топоров, весельчак и заядлый бабник. И эта его страсть очень пригодилась, как оказалось в последствии. Высокая, белокурая девица сразу насторожила его – очень уж отличалась от местных девушек, закутанных в платки и не смевших глаз поднять на чужих мужчин. Эта же плыла по рынку, как королева, дерзко глядя вокруг, хотя и была одета как местная, чем и привлекла внимание любвеобильного Топора. Но чутье разведчика подсказало, что что-то здесь не так, и он вместе с двумя остальными бойцами осторожно проводил красотку до самого дома, а там, просто на всякий случай, аккуратно обшарил чердак, найдя в самом углу, под шифером, бережно упакованную в старое одеяло и целлофан СВД.

Красавицу моментально задержали и вместе с местными милиционерами привезли к нашему комбату. Меня тоже вызвали – для обыска и осмотра. Разумеется, обнаружились на правом плече синяки от отдачи приклада. Я разглядывала девушку и все пыталась понять, зачем ей нужен такой страшный способ заработка, что сделали ей простые русские мальчишки, попавшие сюда по приказу, а потом взяла и напрямик спросила об этом. Эрна – так ее звали – равнодушно пожала плечами и так же равнодушно ответила:

– А на панели лучше стоять?

– А по-другому заработать ты не пробовала?

– Я чемпионка Эстонии по биатлону, в сборной была. Потом травма серьезная, вот и отчислили. А жить надо, я ж ничего больше не умею – только бежать и стрелять. А скажи-ка, ты-то что здесь делаешь? – прищурилась она, глядя мне в лицо, и ее холодные синие глаза впились в меня, изучая.

– У меня здесь муж.

– Такой здоровенный капитан, да? Я его столько раз уложить могла, не представляешь даже, – вдруг призналась она с легкой усмешкой, и у меня все похолодело внутри. – Столько раз в прицел его видела…уже и палец на спусковом крючке был. А однажды рядом с ним тебя заметила. Ты на мою сестренку похожа, – Эрна вздохнула и замолчала, взяла со стола мятую пачку сигарет, выбила одну и закурила, отрешенно глядя в стену перед собой.

Я же совершенно отчетливо слышала, как колотится мое сердце… надо же, повезло…

Ее увезли куда-то, а я потом еще долго вспоминала ее слова. Рассказывать об этом Кравченко я не стала, хотя, говорят, тот, кого не убил снайпер, хотя уже держал на «мушке», может считать себя неуязвимым.

И вот однажды приехал Леший, ворвался как ветер, растормошив нашу вялую дрему, орал и смеялся, обнимался со всеми и, когда схватил меня, с удивлением остановился и произнес:

– …твою мать!