Получил и торшон и гонорар: за то и другое большое спасибо. Вы писали мне, что Вам не понравились ни рисунок брата, ни стихи Пальмина. По-моему, рисунок неплох, стихи же обыкновенные, как и все пальминские стихи. Страничка ничего себе... В московских редакциях понравилась.

Брат будет рисовать Вам по утвержденным редакцией темам. Сегодня он посылает один рисуночек на мою собственную тему. Этот рисуночек в силу своей малости не идет в счет абонемента. Пусть он будет вне правил. Остальные рисунки будут с паспортами от Вас. Впрочем, если когда придет рисуночек, Вами предварительно не утвержденный, и ежели таковой не понравится, Вы можете не помещать его. Николай не будет в претензии. В матушке Москве всё сойдет. Сходили мои иностранные романы, сойдут и его рисунки. Темки есть кое-какие.

Кстати: высылайте нам гонорар в одном пакете, удобства ради. Ваша контора выслала мне вместо 50,08 к.
– 50,80 к. На 72 коп. больше. Присланное не соответствует итогу. Ноль всю бухгалтерию испортил.

Как, однако, исправно Вы гонорар высылаете! Нам, москвичам, это в диковинку. Бывало, я хаживал в "Будильник" за трехрублевкой раз по десяти.

Спасибо за обещание побывать у меня в половине сентября. Я живу в Головином переулке. Если глядеть со Сретенки, то на левой стороне. Большой нештукатуренный дом, третий со стороны Сретенки, средний звонок справа, бельэтаж, дверь направо, злая собачонка.

Посылаю фельетон. Что-нибудь из двух: или в Москве событий нет, или же я плохой фельетонист. Кланга ругать больше не буду. Посылаю при сем подпись к рисунку, который Вы получите вместе с этим письмом. А за сим...

Остаюсь всегда уважающим

А. Чехонте.

5-го сентября.

54. Н. А. ЛЕЙКИНУ

19 сентября 1883 г. Москва.

19 сентябрь.

Многоуважаемый

Николай Александрович!

Зима вступает в свои права. Начинаю работать по-зимнему. Впрочем, боюсь, чтоб не сглазить...

Написал Вам пропасть, дал кое-что в "Будильник" и в чемодан про запас спрятал штучки две-три... Посылаю Вам "В ландо", где дело идет о Тургеневе, "В Москве на Трубе". Последний рассказ имеет чисто московский интерес. Написал его, потому что давным-давно не писал того, что называется легенькой сценкой. Посылаю и еще кое-что. Заметки опять не того... Отдано мною большое место "Училищу живописи" не без некоторого основания. Во-первых, всё художественное подлежит нашей цензуре, потому что "Осколки" сами журнал художественный, а во-вторых, вокруг упомянутого училища вертится всё московское великое и малое художество. В-третьих, каждый ученик купит по номеру, что составит немалый дивиденд, а в-4-х, мы заговорим об юбилее раньше других. Я мало-помалу перестаю унывать за свои заметки. В ваших питерских заметках тоже мало фактов. Всё больше насчет общего, а не частного... (Прекрасно ведутся у Вас эти заметки... Остроумны и легки, хотя и ведет их, по-видимому, юрист.) Потом, я уже два раза съел за свои заметки "подлеца" от самых искренних моих, а А. М. Дмитриев рассказывал мне, что он знает, кто этот Рувер. "Он в Петербурге живет... Ему отсюда посылается материал... Талантлив, бестия!"

Недавно я искусился. Получил я приглашение от Буквы написать что-нибудь в "Альманах Стрекозы"... Я искусился и написал огромнейший рассказ в печатный лист. Рассказ пойдет. Название его "Шведская спичка", а суть - пародия на уголовные рассказы. Вышел смешной рассказ. Мне нравятся премии "Стрекозы".

Вы пишете, что Пальмин дикий человек. Немножко есть, но не совсем... Раза два он давал мне материал для заметок, и из разговоров с ним видно, что он знает многое текущее. Проза его немножко попахивает чем-то небесно-чугунно-немецким, но, ей-богу, он хороший человек. Вчера у меня были большие гимназисты... Глядели "Суворина на березе" и не поняли.

Прощайте. С почтением имею честь быть А. Чехов.

55. Ал. П. ЧЕХОВУ

Между 15 и 28 октября 1883 г. Москва.

Брат наш мерзавец

Александр Павлович!

Первым делом, не будь штанами и прости, что так долго не давал ответов на твои письма. Виновата в моем молчании не столько лень, сколько отсутствие досуга. Минуты нет свободной. Даже пасьянсов не раскладываю за неимением времен. У меня (вопреки, скотина, твоему желанию, чтобы я при переходе на V курс порезался) выпускные экзамены, выдержав кои, я получу звание Качиловского. Отзываются кошке мышкины слезки; так отзывается и мне теперь мое нерадение прошлых лет. Увы мне! Почти всё приходится учить с самого начала. Кроме экзаменов (кои, впрочем, еще предстоят только) к моим услугам работа на трупах, клинические занятия с неизбежными гисториями морби, хождение в больницы... Работаю и чувствую свое бессилие. Память для зубрячки плоха стала, постарел, лень, литература... от вас водочкой пахнет и проч. Боюсь, что сорвусь на одном из экзаменов. Хочется отдохнуть, а... лето так еще далеко! Мысль, что впереди еще целая зима, заставляет мурашек бегать по моей спине. Впрочем, к делу...

А у нас новости. Начну со следующей страницы. 14-го октября умер мой друг и приятель Федор Федосеевич Попудогло. Для меня это незаменимая потеря. Федосеич был не талант, хоть в "Будильнике" и помещают его портрет. Он был старожил литературный и имел прекрасный литературный нюх, а такие люди дороги для нашего брата, начинающего. Как тать ночной, тайком, хаживал я к нему в Кудрино, и он изливал мне свою душу. Он симпатизировал мне. Я знал вся внутренняя его. Умер он от воспаления твердой оболочки мозга, хоть и лечился у такого важного врача, как я. Лечился он у 20 врачей, и из всех 20 я один только угадал при жизни настоящий недуг. Царство ему небесное, вечный покой. Умер он от алкоголя да добрых приятелей, nomina коих sunt odiosa.* Неразумие, небрежность, халатное отношение к жизни своей и чужой - вот от чего он умер 37 лет от роду.

Вторая новость. Был у меня Н. А. Лейкин. Человечина он славный, хоть и скупой. Он жил в Москве пять дней и все эти дни умолял меня упросить тебя не петь лебединой песни, о которой ты писал ему. Он думает, что ты на него сердишься. Твои рассказы ему нравятся, и не печатаются они только по "недоумению" и незнанию твоему "Осколок".

Вот слова Лейкина:

"И как бы ловко он сумел почесать таможню и как много у него материалу, но нет!- пишет про какую-то китайщину "там-од-зню", словно боится чего-то... Писал бы прямо "таможня", с русскими именами... Цензура не возбраняет".