Нет-нет, погодите, хоббит Саша – ему ведь не больше двенадцати. По крайней мере, на вид. Он ростом метр пятьдесят максимум, да и выглядит совсем как ребёнок. Несоразмерно большая башка, покрытая густыми и прямыми светло-русыми и всегда непричесанными и немытыми волосами, хиленькие, но мясистые коротенькие ручонки, однако при всем при этом, что странно, в общем и целом складывается эдакий мужиковатый образок. С ноготок.

Рассуждает Александр взросло и порой даже мудро. Выражение «не по годам» неуместно, потому что никто не знает наверняка, сколько ему лет. Санек и сам скорее всего забыл, как часто оставался на второй год, если, конечно, не выдумывает. Кто-то говорил, что Саше уже шестнадцать, просто он очень часто мастурбирует, а оттого и не растёт. Может оно и вправду так.

Хотя сам Александр утверждает, что имеет сексуальный опыт. В этом, мол, ему помогли девчонки из России, которые приезжали сюда на лето – наша школа каждое жаркое время года преобразовывалась в пионерский лагерь. Прямо там, на холме, непосредственно перед зданием, ставился шатер размером с половину нашего образовательного учреждения. Многие ребята действительно туда частенько наведывались, приглашали девушек погулять, на море, в гости, и некоторые добивались желаемого. Но вот Саше никто не верит.

***

Кстати, о кондитерской фабрике. Меня всегда интересовало, как в это здание проникает свет. Пять высоких, не менее пяти метров, этажей, четыре узких полоски прищурившихся окон по всему периметру, прикрытых сверху нависающими полужалюзи-ресницами. Как выяснилось, в естественном свете этот завод не нуждается.

В прошлом году нас несколько раз водили туда то ли в качестве экскурсии, то ли это практика была, не очень понятно, да и не суть. Немного поработали у конвейера, предварительно прослушав мимо ушей лекцию о технике безопасности и о работе на фабрике в целом. Всего-то нужно было раскладывать батончики по коробкам. Но это на моем участке. У кого-то по конвейеру полз аппетитный горячий шоколад, которому нехитрыми действиями и приспособлениями придавали правильную форму.

Одноклассники из группы горячего шоколада завидовали нам – батонщикам, а мы – им. Хотя этим бедняжкам приходилось ухищряться, придумывая способы поедания сладкой жижи без причинения вреда конвейеру и, что не менее важно – без донесения своей слюны и прочей грязи в продукт, который ответственное советское производство готовит социалистическому потребителю.

Ну а мы же просто жрали готовые конфеты. Хотя горячий шоколад выглядел привлекательнее.

Не то чтобы они очень вкусные, эти батончики. Просто мы почти всегда были голодными, как и все остальные обычные советские дети. Даже с собой прихватили вкусностей, заполнив ими ранцы.

Ещё был консервный завод, который тоже недалеко, примерно километр в глубь Старого района. Не рыба, не мясо – фрукты, конечно же. Что же ещё можно и нужно распихивать по банкам с водой и сахаром в субтропическом регионе, богатом абрикосами, персиками, айвой, алычой, гранатом, инжиром, кизилом, мушмулой, фейхоа и многими другими дарами деревьев.

Эта фабрика потрясла наши детские умы сложностью и гибкостью советской инженерной мысли. Специальные приспособления выдавливали из фруктов сердцевину с костяшками, вместе с последними отправляя в отходную корзину добрую половину самой сладкой и нежной части плода. Значительно похудевший некогда красивый и зрелый персик или абрикос погружался в трехлитровую стеклянную банку.

Вот, собственно, все два этапа консервного ряда, к которым нас допустили. Те помещения завода, где фрукты омывают и очищают, а также многие другие, как сказали педагоги, не так интересны школьникам.

***

Саша отвёл меня в сторонку и настоятельно сказал:

– Давай, действуй, что ты мямлишь? Скажи ей, что любишь, начнёте встречаться. Ведь любишь? – Он посмотрел на меня испытующе.

Первое, что пришло мне в голову, это послать Сашу куда подальше, порекомендовать захлопнуть свою помойную яму и не вмешиваться в чужие дела. Но, слава богу, вспомнил, что Алена знакома с ним намного дольше, чем со мной и относится с уважением. Вряд ли она заценит агрессию. Так что терпи, солдат, не то козлёночком станешь.

– Да, люблю.

– Скажи ей, а то она подумает, что тебе от неё только одно нужно.

Тут я немного смутился, мол, ничего подобного мне от Алёны не надо. Разумеется, речь шла о сексе. Но я ещё не знал, каково это, да и не думал о близости с женщиной основательно (хотя, совсем недавно, в конце апреля, я узнал кое-что важное, но об этом потом). Все представления о нем начинались и заканчивались коротенькими эротическими сценами из импортного кино (которые мы смотрели в видеосалонах и раз в неделю по грузинскому телеканалу в передаче «Иллюзион»), где мужчина и женщина сначала обнимались, целовались, ласкались, а потом страстно терлись друг о друга. Сами по себе данные эпизоды почти ничего не выражали и не объясняли, но поведение взрослых, если вдруг мы совместно созерцали фильм с подобными действами, говорило нам – детям, что «это» крайне важно, поскольку зрелые люди сильно смущаются при виде обнаженок, стараются переключить канал, просят не смотреть, выйти или сами ретируются.

В советском же искусстве, как известно, секса не было. Даже несмотря на мегапопулярность «Маленькой Веры» и «Интердевочки», где практически впервые в истории нашей страны на экранах показали неожиданно откровенные интимные сцены, это все еще рассматривалось как случайное исключение из общего правила. Эти два фильма, а также нигилистский «Курьер» плюс квазиреставрационно-ностальгические «Гардемарины, вперёд!» и неожиданно жёсткий криминальный боевик «Асса» в гораздо большей степени повлияли в ином контексте – они попросту ознаменовали эпоху заката социалистического реализма, инициировав его агонию и быстро ускорив.