– Что означает вот это?

– Это сулит удачу, – откликнулся Аритмей, его любимый авгур и астролог. – Среди низших каст быть… обделанным птицей – знак удачи и повод для большого празднества.

Ксерий хотел рассмеяться, но не мог.

– Это потому, что быть обделанным птицей – единственная удача, на какую они могут надеяться, не так ли?

– И тем не менее, о Бог Людей, в этом веровании есть глубокая мудрость. Люди верят, что мелкие несчастья, подобные этому, предвещают добрые события. Триумф всегда должен сопровождаться какой-нибудь символической неурядицей, дабы мы не забывали о собственной слабости.

Щека отчаянно чесалась, как бы подтверждая справедливость слов авгура. Это было предзнаменование! И к тому же доброе предзнаменование. Он так и почувствовал!

«Меня снова коснулись боги!»

Император, внезапно оживившись, поднялся на возвышение и принялся жадно слушать Аритмея: тот рассуждал о том, что это событие соответствует расположению звезды Ксерия, которая как раз вступила в круг Ананке, Блудницы-Судьбы, и теперь находится на двух благоприятных осях по отношению к Гвоздю Небес.

– Великолепное сочетание! – восклицал пузатый авгур. – Воистину великолепное!

Вместо того чтобы вновь занять свое место на престоле, Ксерий прошел мимо него, жестом пригласив Аритмея следовать за собой. Ведя с собой небольшую толпу чиновников, он миновал две массивные колонны из розового мрамора, обозначающих линию отсутствующей стены, и вышел на примыкающую террасу.

Внизу под заходящим солнцем распростерся Момемн, подобный огромной бледной фреске. Императорский дворец, Андиаминские Высоты, лежал у самого моря, так что Ксерий мог при желании окинуть взглядом весь лабиринт улочек Момемна, просто повернув голову: на севере – квадратные башенки эотских казарм, на западе, прямо напротив – просторные бульвары и величественные здания храмового комплекса Кмираль, на юге – кишащий народом бедлам гавани, раскинувшейся вдоль устья реки Фай.

Не переставая слушать Аритмея, император смотрел за далекие стены туда, где простирались пригородные сады и поля, выбеленные брюхом солнца. Там, точно плесень на хлебе, расползались и грудились шатры и палатки Священного воинства. Пока их еще немного, но Ксерий понимал, что не пройдет и нескольких месяцев, как эта плесень расползется до самого горизонта.

– Но Священная война, Аритмей… Означает ли все это, что Священная война будет моей?

Императорский авгур сцепил внушительные пальцы и потряс брылями в знак согласия.

– Однако пути судьбы узки, о Бог Людей. Нам так много предстоит сделать!

Ксерий был так поглощен диагнозом авгура и его предписаниями, включающими подробные инструкции относительно жертвоприношения десяти быков, что поначалу даже не заметил появления своей матушки. Но внезапно обнаружил, что она здесь – узкая тень, возникшая из-за спины, легко узнаваемая, точно сама смерть.

– Ну что ж, Аритмей, готовь жертвы, – повелел он. – На сегодня достаточно.

Авгур уже собирался удалиться, когда Ксерий заметил рабов, несущих таз с водой, о которой распорядился сенешаль.

– Аритмей!

– Что угодно Богу Людей?

– Моя щека… следует ли мне омыть ее?

Авгур смешно замахал руками.

– Что вы, что вы! Разумеется, нет, о Бог Людей! Важно обождать хотя бы три дня. Это принципиально!

Ксерию тотчас пришло в голову еще несколько вопросов, но его мать была уже рядом. За ней, переваливаясь с боку на бок, тащился ее жирный евнух. Императрица же двигалась с непринужденной грацией пятнадцатилетней девственницы, невзирая на свой седьмой десяток старой шлюхи. Шурша голубой кисеей и шелком, она повернулась к императору в профиль, взирая с высоты на город, как он сам за несколько секунд до того. Чешуйки ее нефритового головного убора сверкнули в лучах заката.

– Сын, который, разинув рот, внимает словам бестолкового, слюнявого идиота! – сухо сказала она. – Как это согревает сердце матери!

Он почувствовал в ее поведении нечто странное – нечто… сдерживаемое. Но, с другой стороны, в последнее время в его присутствии все почему-то чувствовали себя не в своей тарелке – несомненно, оттого, что теперь, когда два великих рога его плана приведены в действие, люди наконец-то заметили живущую в нем божественность.

– Времена нынче сложные, матушка. Опасно не задумываться о будущем.

Она обернулась и смерила его взглядом одновременно кокетливым и каким-то мужским. Солнечный свет подчеркивал ее морщины и отбрасывал на щеку длинную тень носа. Ксерий всегда думал, что старики просто уродливы, как телом, так и душой. Возраст навеки преображает надежду в сожаление. То, что в юных глазах было мужеством и честолюбием, в старческих превращается в бессилие и алчность.

«Я нахожу вас отвратительной, матушка! Ваш облик и ваше поведение».

Когда-то его матушка славилась своей красотой. Пока еще жив был отец, она считалась самым прославленным сокровищем империи. Икурей Истрийя, императрица нансурская, чьим приданым стало сожжение императорского гарема.