Вода тихо плескалась о берег. Я подошла к реке и присела на корточки, опуская руки в воду. Смочила их холодной водой, умылась и немного пришла в себя. Каждый год с наступлением мая внутри меня рождалось вдохновение, но этот год единственный, когда внутри ничего не просыпалось, кроме чувства, что я как будто находилась в летаргическом сне. Казалось, пройдёт немного времени, и все будет как прежде. Наивная…

Спустя полчаса я уже подъехала к дому, заглушила двигатель и зашла в дом. Мама сидела на кухне и что-то писала в тетради. Наверное, снова считала деньги. Лиза уже как неделю лежала в больнице в реанимации, а мы были в подвешенном состоянии. Московская клиника готова была сделать операцию бесплатно, но вот дорогостоящий окклюдер, пребывание матери и Лизы в больнице, анализы и все лекарственные препараты мы должны были оплатить сами.

— Мам, привет, — я вошла на кухню и присела на стул напротив неё.

На женском лице пролегли черные круги под глазами. Я уже давно не видела даже тени улыбки на том. Да и самой было как-то не до них.

— Привет, Тасенька, — вымученно выдохнула она и поглядела на меня уставшим взглядом.

— Ну что? — хотя, не знаю, зачем я спрашивала, и так было все понятно по одному взгляду на маму.

— Ещё один отказ. Багров сказал, что может выделить лишь пять тысяч из своего кармана и вытащил из кошелька одну красную купюру, — кивнула на стопку денег, что лежала на столе.

Видела я в ресторане этого обрюзгшего старикана Багрова с залысиной на голове. Всегда появлялся с таким высокомерным видом, словно божество спустилось на грешную Землю, и он один праведник среди всей грязи, что скопилась под его ногами. Лицо его наглое и глаза хитрые, как сейчас видела, когда он проводил время в обществе молодых и расфуфыренных девиц. То ещё удовольствие работать в небольшом городе в самом злачном из всех мест, хотя по меркам местных «олигархов» единственном приличном, и постоянно лицезреть все это лиходейство. В договоре у нас даже имелся пунктик о неразглашении того, что увидели и услышали в стенах ресторана. А если эти пунктики плохо исполнялись, то люди Ильнура помогали доходчиво усвоить эту информацию. Но я и так нигде и никогда ничего из того, что видела, не обсуждала. Даже матери никогда не рассказывала, чтобы её удар не хватил. И лишь мысленно всегда осуждала такое поведение, нравы и распутство современного времени.

— В конце мая повезу Лизу в Москву, а там видно будет… — мамин голос дрогнул, и она горько заплакала.

У меня сердце сжалось. Мы обе прекрасно понимали, что жизнь нашей Лизы зависела от операции и от того, как быстро ей ее сделают. Но денег этих, каких-то несчастных бумажек с нулями, половину из которых мы набрали с горем пополам, не хватало. Даже дом выставили на продажу за копейки, но и тот был никому не нужен. Никто никому был не нужен, и мы медленно наблюдали, как увядала наша девочка. И ладно бы цена вопроса измерялась миллионами, так нет же!

— Ясно, — шумно выдохнула я.

А что я ещё могла сказать… Не мы одни ждали подобной операции. Но своя боль и трагедия была ближе.

Встала и направилась в ванную комнату, приняла душ и закрылась в своей комнате. Достала краски и принялась рисовать. Последнее время получалась откровенная ерунда, но мне важно было хоть куда-то выплеснуть эти эмоции, которые разрывали меня в клочья. Я отчаянно верила, что выход есть, что мы успеем и соберём нужную сумму, а Лиза дождется операции и снова будет прежней озорной девочкой. Растирала слезы этой самой отчаянной веры по лицу. Потому что сегодня впервые увидела смирение на лице матери.

Тася

Утром я проснулась с тяжелой головой. Мать уже ушла в больницу. Я обычно забегала к Лизе после занятий. Умылась, перекусила быстро бутербродом с сыром, запила чаем и пошла в колледж. Днем я машиной не пользовалась. Брала ее по вечерам, потому что до ресторана далеко добираться. Слушала лекции, клюя носом, и мечтала о выпускных экзаменах. Понимала, что напрасно трачу свое время, но хоть какое-то образование, может мне потом и пригодится. Регина, моя подруга и однокурсница, даже не пыталась вызвать меня на диалог. И так понимала, что мне приходилось несладко последнее время. Лишь изредка бросала в меня сочувствующие взгляды.

Наконец прозвенел звонок, и мы вышли из здания. Мне казалось, что я засну прямо на ходу, если не выйду на улицу. На воздухе стало немного получше, пободрее. Мы прошли с Региной по парку и долго не заговаривали, обе шли молча. Хотя обычно после занятий всегда обсуждали свежие новости и трещали без умолку. А до болезни Лизы выбирались погулять по вечерам и даже одно время встречались с парнями, но сейчас не было ни на что времени и настроения.

— Ну, неужели квоты не положены? Ничего нельзя сделать? Ну, а если к местным фермерам обратиться? Должен же быть выход! — вдруг заговорила Регина.

Никак она не могла уяснить, что эта болезненная тема выела меня эмоционально и физически, и говорить об этом мне хотелось все реже и реже. Я чувствовала опустошение и отчаяние. А еще ощущение полной заброшенности. Все остальные сферы моей жизни: учеба, работа, увлечения, отошли на второй, а то и третий план. Словно профессиональный спортсмен, получивший травму, не совместимую с дальнейшей карьерой, я усердно пыталась доказать всем, что вернусь в спорт. Но с каждой новой попыткой взять новый результат или хотя бы вернуться к прежнему, таял на глазах. Мои руки опускались. Еще чуть-чуть, и безнадежный взгляд матери окончательно вышибет из меня последние крохи веры и надежды.