Вот теперь и получается, что там меня искать некому и я никому не нужен, зато зачем-то нужен здесь. Напишу честно, хоть жизнь моя там и была серой и ничем не примечательной, но это была моя жизнь и меня она устраивала. Поэтому перспективы остаться навсегда в этом чужом мире – меня абсолютно не радовали. Возможно, уже совсем скоро капитан пригласит меня к себе и даст хоть какие-то объяснения. А если повезёт, то расскажет обо всём подробно. В конце концов врагом я им не был и ничего плохого не сделал. Я хотел всего лишь поймать у себя в квартире кота и выставить его за дверь.

Нутром чувствую, что кот – это ключ к моему возвращению обратно, именно он должен будет открыть портал в мой мир, а не сам я каким-нибудь образом там окажусь. Впрочем, если вспомнить, что мне ответили по поводу моего возвращения, то о нём не может быть и речи. Это значит, что эти люди не заинтересованы в том, чтобы отпустить меня после того, для чего я им понадобился. Похоже, что я вытянул билет в один конец.

Конечно, я не могу не согласиться с тем, что меня одолевает в некоторой степени любопытство. Хотя его и остужает здравый смысл, говорящий, что путешествие в реальности Золотого века пиратства, парусных кораблей, пушек и холодного оружия может быть сопряжено с реальной опасностью для жизни. Тем более в мире, где человеческая жизнь не стоит и ломаного гроша. Поэтому нужно быть крайне осторожным – как в словах, так и в действиях. То, что в порядке вещей в моём мире, в этом может быть абсолютно неприемлемым.

Итак, сегодняшний день подходит к концу, хотя я и не наблюдал тут смены времени суток, но уже научился понимать, когда день сменяется ночью. Как я уже писал, Агерзот приносит мне еду дважды в день. Утром он обычно не задерживается, передав мне миску, сухари и кувшин с водой, сразу же уходит. Но когда приходит второй раз, вечером, то не прочь немного задержаться и перекинуться парой фраз, а то и завязать длинный диалог. Хочу спросить его, возможно ли перевести меня в какое-нибудь другое место. В носовой части корабля очень сильно чувствовалась качка, и хоть приступы морской болезни отступили – всё ещё иногда мутило. Конечно, вряд ли мне тут были уготованы ещё одни апартаменты, всё же это не наш современный океанский лайнер, где кают понатыкано вдоль и поперёк.

День принёс хорошие новости. Утром, как обычно, пришёл Агерзот с миской супа, на который я уже смотреть не могу. Когда я ему сказал, что неплохо бы внести изменения в рацион, – он ответил, что этим питается вся команда. Загрузка провианта и ядер планируется на следующей стоянке, до которой мы доберёмся уже через несколько дней. Ещё он добавил, что видел капитана, он вышел наконец-то из своей капитанской каюты и начал отдавать распоряжения. Это значит, что в течение пары дней он может пригласить меня к себе.

Когда Агерзот уже собирался уходить, я поинтересовался, есть ли возможность сменить место моего гостеприимного заточения. Но, как я и предполагал, тот ответил отрицательно, добавив при этом, что это одно из самых лучших мест на корабле, где есть личное пространство. До моего заселения тут размещался боцман, и он был очень недоволен тем, что его попросили освободить каюту. С боцманом я ещё не был знаком, но мой собеседник как-то упоминал его в разговоре, характеризуя как жестокого и коварного человека. Именно боцман донёс на Агерзота капитану, за что тот и назначил его в наказание бессменным дежурным. Потом мой знакомый всё же рассказал, за какую провинность его наказали.

Как-то раз на корабле стали пропадать личные вещи у членов команды. Кто-то постоянно начал красть ценности и всякие мелочи у людей. Долгое время не могли вычислить – кто же это был. Дошло до того, что матросы стали подозревать друг друга. Практически ежедневно вспыхивали ссоры, вследствие этого дисциплина на корабле пошатнулась. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, но в одну из ночей, когда Агерзот отдыхал от своей вахты, он услышал шуршание неподалёку от спального места. Возня доносилась с места соседа, который в тот момент сам находился на вахте, сменив там Агерзота. Дежурный матрос вскочил и бросился в темноту. Схватив там кого-то за горло, выволок на свет корабельных фонарей. Другие матросы тоже подоспели на шум и узнали в пойманном одного из своих товарищей. Обыскав его карманы, они обнаружили вещи, которые он уже успел прибрать к рукам. Выпытывая, где он утаил остальные украденные вещи, Агерзот сломал ему руку, хотя по правилам – никто на корабле не может устраивать самосуд без решения капитана и применять к нарушителям и подозреваемым силовые методы воздействия.

Остальные матросы, конечно, промолчали бы, но рядом был боцман, который всё видел и потом доложил капитану. После того, как через некоторое время пришёл капитан и состоялся быстрый суд на месте, матроса, кравшего у своих, приговорили к смерти. С учётом его любви к деньгам и жажды наживы, в стремлении к которой он обкрадывал своих морских братьев, способ приведения приговора в исполнение был осуществлён боцманом.

Виновник был ослеплён, его руки и самого привязали к доске на двух бочках таким образом, чтобы он мог держаться на поверхности моря и не утонуть, даже если бы хотел этого, после чего выбросили за борт. Когда рассвело, моего знакомого вызвал к себе капитан и указал на его нарушение правил и самосуд. Прежде за Агерзотом никаких замечаний не было, поэтому ему благосклонно предложили принять наказание на выбор – либо он получит десять ударов плетью, либо занимает пост вечного дежурного. Стоявший рядом боцман уже предвкушал предстоящую экзекуцию. О нём самом среди команды ходили слухи, что когда-то он был палачом и запарывал людей до смерти. Сам же он хвалился, что может одним ударом кнута по спине перебить жертве позвоночник. Сейчас, когда он уже не палач, никто бы не позволил ему запарывать до смерти членов команды или причинять значительные увечья. Однако его любовь к прошлой профессии и кнуту не пропала со сменой деятельности – и он приводил при необходимости телесные наказания в исполнение. Кнут он с трепетом вымачивал в крутом рассоле, дабы соль, попадая в раны, причиняла человеку дополнительные страдания.

Оставшись перед выбором, Агерзот, не колеблясь, сказал, что будет дежурным матросом хоть всю оставшуюся жизнь только ради того, чтобы не доставить боцману такого удовольствия. Мне же он сказал, чтобы я ни в коем случае не подумал, что он струсил и побоялся ударов кнутом. Хлопнув себя кулаком в грудь, добавил, что выдержал бы и сто ударов, а чтобы сломать ему спину – боцману пришлось бы бить по ней молотом. Когда он выходил из каюты, я посмотрел на его широкие плечи, бычью шею и могучую спину. Если он и преувеличивал, то самую малость.