Солнышко большим красным ситом неспеша опустилось, думая о ночлеге, за линию горизонта.

Жара спала. Одуванчики, что желтели на межах вокруг не вспаханного участка, призакрыли желтизну и опустили головки. Готовились отдыхать.

Дед Кипай последний раз, понукая лошадь, прошелся вдоль участка и повернул назад, в сторону стоянки – на край овражка.

Отстегнул борону.

– Ну, как, Тешняр, устал, поди! Как не устать. Вот какую тяжесть мы с тобой сегодня свалили. Ну, ты это, не пеняй, не обижайся на меня. Доберемся до дома – отдохнем. А почему, зачем дожидаться дома? Здесь тоже, кормилец мой, можно дух перевести и подкрепиться тем, что Бог кое-что дал, – мирно, как-будто с закадычным другом, разговаривал старый Кипай с меринком, пока снимал хомут, освобождал гужи от валька, раскрывал, поправляя края, мешок с остатками овса.

Управившись с этим, севец посмотрел на сделанное за день. Удовлетворенный работой, почесал затылок и невольно заулыбался. “И коноплю, спасибо Инешкипаз, посеял. Слава Тебе, отсеялся. Дай хорошего, прочнее прочного волокна, дай побольше семян”, – от усталости с хрипотцой сказал, глядя на сборонованный, ухоженный пай.

Старик огляделся. Вокруг никого. Неспеша расстегнул воротник и снял потом пахнущую сермяжную рубаху. Сел, кряхтя, на луговинку – посмотрел ещё раз вокруг, разулся, встал и снял холщовые, в заплатках штаны. Остался в чем мать родила. Высокий. Худощавость подчеркивала рост. Кожа белая. Еще белее кажется на фоне только что сборнованного чернозема.

Севец вздохнул, погладил несколькими движениями широкую, на всю грудь, белую бороду и повернулся в сторону восхода. “Что, дед, вспомним, отметим обряд наших предков? Помолимся?” – сказал он самому себе и шагнул к краю посеянного надела. Сказав так, Кипай приподнял выше груди ладонями вверх руки и трижды поклонился в сторону восхода. Еще поклон и босиком, совсем голый, прошел поперек участка. После этого отшагал, читая вслух молитву, со всех сторон. Ходил старик, не чувствуя подошвами ног колких неровностей, по посеянной земле и сеял ее вторично – к Богу обращенному словами.

“Дай нам, Инешкипаз, мохнатый корень, широкий лист, толстый стебель, тонкое прочное волокно! Больше чем листьев дай, Норовава (покровительница поля, плодородия) семян, возрадуй нас теплыми дождями, спокойными ветрами, не пускай на нас града свирепого .

Посмотри на меня, Инешкипаз, светлым взором своим, далеко видящими пожеланиями. Я – гол. Одень, Инешкипаз, штанами-рубахой, а женщин, что сейчас дома – в руци-покаи (верхнее и нижнее одеяние), одари их холстами, красивыми белыми платками. Береги, прошу, от голода и холода. Молю, молю, молю. Бог, помоги нам!..”

Последние слова произнес, подняв руки, и глядя на восток.

Древний молельный обряд окончен.

Дед Кипай вернулся к стоянке. Неспеша оделся-обулся, прислонился на телегу и долго смотрел на черный, бисером сверкающий, посеянный, молитвой вымоленный уголок пашни. О чем он думал в эти минуты, какие мысли теснились в извилинах его памяти? Может быть, вспоминал годы юности, свою женитьбу? Или подсчитывал, прикидывал в уме сколько за ушедшие от него годы вспахал-посеял?

…Пришла осень. Инешкипаз тогда, по весне, услышал слова главы семьи. Уродилась конопля, как и просил, листвой широкой, стеблем толстой да высотой до неба высокой. Многочисленная семья Кипая взялась убирать-мочить урожай. Как не радоваться? Будет теперь что положить на зуб, что на себя накинуть. И пряха, и ткацкий стан, и многое другое дремать долгими зимними вечерами не станут.

Нежданно-негаданно, в одночасье общие радости и надежды рухнули. В начале зимы Кипая с семьей сочли одним из богатых в селе. Установка была прямая: чтобы среди жителей села были одни, как на подбор, бедные. Никаких богатых! Участь бородатого Кипая с многочисленной семьёй была предрешена.

Недаром говорится: Бог поступает по-божьи, а Идемевсь-бес – по-дьявольски. Уж слишком далеко вознесся бы человек, если всё на земле делалось по воле божьей. Для этого, знать, и Идемевсь (дьявол).

(2) Инешкипаз – творец по эрзянской религии

От цветов и цветочков, от куда-то скачущихся волн луговой овсяницы светлеет взор. Тем не менее, восторженных криков, весёлых песен, как было весной, от них не услышишь. Одни отцвели, другие, не спеша, спокойно – растут-наливаются. Куда спешить-торопиться? Иногда, правда, пытаются вполголоса запеть сдержанно-грустную мелодию лета. Пройдись как-нибудь по опушке леса, стань, замри, не дыши несколько мгновений и обязательно в твоих ушах тихо-тихо зазвенят голоса цветов.

Лето – работник, трудяга. Бездельничать, бить баклуши ему некогда. Заботам, делам края не видать: посев и посадка, прополка, сенокос, жнитва-молотьба… И каждое из них надо сделать в свое время и как надо. Труженик он, солнцедар, – опытный. Несмотря на это, без помощников воз бы свой не потянул. Их у него, главных, двое: звать первого “Дождь”, второго – “Теплынь”.

“Весенний день год кормит”. Верно. Вовремя не отсеешься – зубы зимой не полку. Но кормит, не следует забывать, и Лето. Не придут когда надо Дождь с Теплом, зимой волком завоешь. Не случайно старики говорят: какое лето, такая будет и зима.