— Тебе чего, урод? — обладатель мальчишеского голоса и столь же мальчишеской внешности, чёрный парень с короткой стрижкой и в солнцезащитных очках угрожающе высунул руку с отставленным средним пальцем. — П…уй на…й, быстро!

Люк-Франц, к которому уже вернулась способность мыслить логически и живо представивший, что последует дальше, буде ему вздумается упорствовать, покорно развернулся.

— Слушай, Майки, чё ты такой злобный стал, а? Дружба с Билли сказывается? Эй, мужик, постой!

Тернавски остановился и опасливо обернулся. Говоривший, высокий светловолосый парень с длинным “лошадиным” лицом, примерно одного возраста с Люком-Францем (хотя последний и выглядел сейчас лет на двадцать старше), наполовину вылез из кабины и внимательно, с каким-то исследовательским интересом, рассматривал его. В правой руке парень держал… Сердце Тернавски учащённо заколотилось. Медленно, как умудренный годами бродячий пёс, в любой момент ожидающий какой-нибудь пакости, он подошёл к машине. Светловолосый чуть поморщился, ощутив специфический запах и просто протянул Люку-Францу банкноту, которую держал в руке.

— Вот. А теперь — п…уй! И купи себе хорошего пойла.

Люк-Франц расплылся в счастливой, щербатой улыбке и, рассыпаясь в невнятных благодарностях, поспешно отвалил прочь. Торопливо ковыляя по улице, не замечая никого перед собой, он прислушивался к громкому разговору его благодетеля со своим неприятным и весьма опасным приятелем:

— О…еть, Хью! Ты только что выдал этому чучелу двадцатку!

— И что тут такого?

— Деньги ляжку жгут? Отдай мне.

— У тебя есть. А тут другой случай. Коли есть возможность — почему бы не осчастливить хоть кого-нибудь, хоть вот такое чучело. Кто знает, где мы все будем через два-три месяца?

— Ого, ты типа долбаный философ, ага.

— Не похож, что ли? — и заорал во всю глотку, напугав пару гуляющих мамаш с колясками. — Эй, мужик! Выпей за здоровье мистера Хью Кейси! Вжарь, как следует!

И Тернавски вжарил. Купил пару бутылок самого дешёвого джина, присмотрел пустующий дом и расположился на заднем дворе в хозяйском, растрескавшемся от времени, шезлонге. Тем вечером он, выпив почти литр, превзошёл себя самого и переоценил собственные возможности. Благодарить за чудесное спасение Люк-Франц должен был соседей, что, заметив бродягу, спящего во дворе старого Брайда, который накануне уехал в Корк навестить сына, поспешили вызвать полицейских. Нелишним было бы сказать спасибо сержанту Туми, не поленившемуся вызвать реанимобиль, хотя, в глубине души, и сомневавшемуся в необходимости такого шага. Но тем, кого Люк-Франц благодарил от всей души и не раз, как раз и был Кристоф Хаусхаллер — главный реаниматолог центральной больницы Белфаста. А ещё он был первым, кто за очень долгое время впервые по-человечески отнёсся к Люку-Францу.

— Привет! С возвращением, мой друг! — первые слова, которыми Кристоф встретил Люка-Франца, войдя в палату интенсивной терапии. — Как самочувствие?

Честно говоря, не очень. Тернавски ощущал страшную слабость, практически полное бесчувствие тела. Он, то проваливался в поверхностный сон, то всплывал на поверхность реальности. Но и во сне, и бодрствуя, он пытался вспомнить, как здесь очутился, но не мог.

— Что… Что со мной случилось? — странный, незнакомый голос. Неужели это его связки рождают такие слабые низкие звуки? — Кто Вы?

— Я врач, вернувший Вас, точно Орфей Эвридику, из мира теней. Нет, у меня получилось лучше, чем у Орфея. Ладно, пока хватит. Вы очень слабы, Вам нужно снова поспать. Поговорим позже…

Да, позже они разговаривали и не раз. Именно от доктора Кристофа он узнал о своей внезапной хвори (третья стадия алкогольной комы со всеми сопутствующими бонусами в виде переохлаждения, приведшей к острой пневмонии), о том, как близко он подошёл к райским вратам, и как немилосердно медики, сплошь состоящие из грехов, втащили его обратно в тленный мир скорби и безнадёжности…

— Знаете, я ведь человек верующий, — доктор Кристоф снова разоткровенничался во время очередной беседы, — и всё время вынужден идти наперекор воле Господа. Он призывает их, а я, как какой-то бюрократ, останавливаю, и иных заворачиваю назад. Не всех, конечно, но достаточно, чтобы сломать весы греха и добродетели на Страшном суде…

Люк-Франц наслаждался такими минутами. Он не помнил точно, когда в последний раз так долго разговаривал с кем-то, тем более вот так — как равный с равным. Звуки неторопливо текущей речи Хаусхаллера очаровывали и вгоняли в какой-то сладостный ступор. В беседу Тернавски почти не вступал, да Кристоф и не требовал…

— … управление моими действиями тоже есть Божий Промысел. Тем только себя и успокаиваю. Кстати, знаешь что?

Люк-Франц отрицательно покачал головой.

— Ко мне поступают несколько, так сказать, категорий людей. Первая, самая распространенная — хронические пациенты во время обострения и более-менее здоровые люди с внезапно ухудшившимся состоянием. Вторая, тоже весьма многочисленная — жертвы несчастных случаев. К третьей я отношу самоубийц, коих не переношу, но тем более прилагаю все силы, чтобы помочь им выкарабкаться. Хочешь знать — к какой из трёх относишься ты?