Сесил и Герти стали новообращенными. Учение Сальвадора оказалось созвучно их настроениям: наверное, важнее всего была, если можно так выразиться, устремленность одновременно и в прошлое, и в будущее – в каждом из этих направлений они находили для себя привлекательные стороны. Задолго до своего приезда супруги договорились, что в их эдинбургском доме, в Морнингсайде, никогда не будет электричества, и в последнее время вели странно замкнутый образ жизни. Из-за необходимости посещения разнообразных богослужений и собраний у них впоследствии почти не оставалось времени для общения с Истинно Верующими, хотя круг знакомств мужа и жены ограничивался рыболовами-спортсменами и завсегдатаями спиритических сеансов соответственно; близких друзей у них не было. По-моему, даже откровенно скандальная связь Сальвадора и двух сестер была для Поссилов глотком свежего воздуха после ханжески-истерического отношения к сексуальности, типичного для большинства облюбованных ими сект и конфессий; можно сказать, этот любовный союз, вкупе с отказом от излишеств и условностей общества, с интересом к мудрости минувших столетий, с тягой к природе и мистическим ритуалам, указывает на то, что мой дед был одним из первых хиппи.

Сесил и Герти уехали в конце лета, когда Аасни и Жобелия уже едва проходили в дверь, а вскоре и сама Герти, к своей несказанной радости, поняла, что забеременела (из этого комочка плоти вырос Люций). Супруги поклялись вернуться, а до того всячески поддерживать новую веру: распространять хвалебные отзывы и финансировать публикацию «Правописания», как только Сальвадор завершит этот труд. Все экзотические атрибуты они втиснули в пикап и увезли с собой, не считаясь с чувствами быстро привыкших к роскоши сестер, которые на сносях вынуждены были вернуться от благоухающих златотканых подушек и сказочных шелковых драпировок к скрипучим железным койкам и обрезкам линолеума.

Мне кажется, именно после того случая Сальвадор, устав слушать жалобы сестер, ввел запрет на излишества и роскошь, сделав непритязательность в быту одним из ключевых принципов своего вероучения.

От Поссилов что ни день приходили письма с отчетами о миссионерской деятельности среди безбожников-эдинбуржцев, а также о распространении благого слова среди мастеров ловить рыбу в тихом омуте и любителей выуживать сентенции, угрозы и просьбы покойных родных и близких.

Итак, Аасни с Жобелией округлялись не по дням, а по часам, и в какой-то момент обеих потянуло на соленья и маринады, кои не переводились в доме их родителей. Отрезанные от семьи, да и не имеющие желания возвращаться в ее лоно, они так и мучились без остренького, пока не додумались делать домашние заготовки на основе довольно редких, но доступных ингредиентов – перца-чили, кориандра, кардамона и прочих специй, которые, по указке Герти, выписывали из магазина в Эдинбурге.

В доме стали появляться соусы из чили с чесноком, баклажаны в лимонном соке, кисло-сладкая подливка чатни из яблок с имбирем и многое другое; бывало, результаты кулинарных экспериментов оказывались плачевными, но сестры не сдавались, а Сальвадор, который (как и мистер Мак-Илоун) очень скоро пристрастился к жгучим, пряным закускам, уходившим влет под дешевое виски, всячески поощрял изыскания в области эпикурейства.

Прихоть беременных Аасни и Жобелии подтолкнула их к полезному делу, которому они оставались верны не один десяток лет, хотя после рождения Бриджит (у Аасни) и Калли (у Жобелии) острая еда долго вызывала у сестер стойкое отвращение; однако со временем, когда они вернулись за прилавок своей автолавки, переоборудованной из библиотечного фургона, их соусы и маринады пошли нарасхват, и та часть островитян, которая сумела переступить через предрассудки, создавала ажиотажный спрос (не спадающий по сей день) на обжигающие иноземные кушанья.

В поезде, который вез нас с Бозом и Зебом обратно в Лондон, недалеко от Брентвуда произошла какая-то поломка, и он подползал к перрону с черепашьей скоростью. Выйдя из вагона, мы стали допытываться у дежурного по станции, как будет организован подвоз пассажиров, и тот после долгих совещаний с начальством и подчиненными сообщил, что придется с часок подождать.

– Йопт. Черт. Холера. Поезда. Йопт.

– Надо же, какая досада.

– Может, хотя бы перекусим? – предложил Боз.

Мы отправились на поиски паба. У вокзала нам встретились четверо бритоголовых парней в тяжелых ботинках, укороченных черных джинсах и зеленых куртках рубашечного покроя; они торговали газетами. Я бы вообще не удостоила их взглядом, если бы при нашем приближении они не завели: «Уу-уу, уу-уу-уу». Один из них плюнул на тротуар, прямо под ноги Бозу, но тот лишь слегка вскинул голову и, не дрогнув, прошагал мимо.

– Кто они такие? – спросила я Зеба, который оказался ближе. – Знакомые Боза?

– Не. Фашисты, – сказал Зеб. – Наци. Гаденыши.

Когда я оглянулась, парни все еще смотрели нам вслед.

Кто-то из них швырнул в нашу сторону что-то желтое; протянув руку, я поймала надкушенный банан, который, вероятно, предназначался Бозу, шедшему немного впереди. Я остановилась.

– Йопт. Нефиг. Пошли, – жестко приказал брат Зебедий, дергая меня за рукав, но я высвободилась и вернулась к бритоголовой четверке.

– Добрый день. – Молодчики двинулись мне навстречу, и я протянула им огрызок банана. – Что это вы бросаетесь?

– Это не тебе, это чернозадому, – ответил за всех самый высокий и самый белокурый. – Угости свою черную обезьяну.

Его дружки заржали.

У меня сами собой вытаращились глаза и, подозреваю, отвисла челюсть.

– Ну и ну! – сказала я. – Ребята, вы никак расисты?

– А то!

– Угадала, бля. Купи газетку, девушка. – Перед моим носом потрясли пачкой газет; в глаза бросились заголовки: «Терпение лопнуло» и «Паки, вам конец».

– Естественно, мы расисты – отстаиваем права белой расы, – сказал долговязый блондин. – А ты что отстаиваешь? Или просто с черномазыми шляешься?