Ньюн расстался с Медаем в ссоре. Он ничего не забыл и знал, почему госпожа хотела, чтобы он поднялся к ней; знал, что думают его братья кел'ейны, сидящие рядом с ним сейчас. В той ссоре, когда они обнажили длинные мечи, Ньюн выхватил меч первым, прямо в зале Святилища. Это был день, когда Медай посмел коснуться Мелеин.

И Мелеин не протестовала.

Сама госпожа положила конец ссоре — она сбежала по ступеням лестницы с башни — тогда она была еще способна на это — и вмешалась. Она обозвала Ньюна обидными словами — и это поразило его, ведь он был уверен, что госпожа любит его.

Медай не услышал от нее ни одного обидного слова.

Прошло совсем немного времени — и Медай получил почетную службу на корабле бая регулов, службу, достойную одного из Мужей. А Мелеин перешла в касту Сенов.

А для Ньюна с'Интель не изменилось ничего. Он вернулся к своим занятиям, находясь рядом с матерью и постепенно теряя последние надежды покинуть Кесрит.

Все оставалось по-прежнему до этого злосчастного дня. Он хотел помириться с Медаем, когда тот вернется, и сделать вместе что-нибудь для пользы Народа.

Но Медай обокрал его и здесь. В Доме Ньюн был мальчиком на побегушках, им он и остался. И это было несправедливо.

«Когда ты осознаешь, какова твоя миссия, зачем ты нужен Народу, — говорил Эддан, — приди и скажи мне."

И затем все келы заговорили о Медае, восхваляя его. То был древний ритуал лидж'эйя. Голоса старых кел'ейнов звучали над телом Медая.

— Это очень плохо, — сказал Лирен, — что старики хоронят молодых.

Следом заговорила Пасева:

— Что ж, — сказала она, прикасаясь к сверкающим в золотом свете ламп джи'тэй, полученным им за службу регулам, — что ж, хоть он и молод, он немало странствовал и много воевал. Я вижу здесь награды за Шоа, Элаг, Согрун, Гезен, Сегур, Хэдре — и везде он служил своему Народу. Да, он много сделал, этот наш брат, дитя нашего дома. Я думаю, что он очень устал. Я думаю, что служба у регулов стала ему в тягость, и он сделал это, чтобы вернуться домой. Я тоже устала, служа регулам, и, узнай я, что окончание службы отодвигается, я сделала бы то же, что и он.

Потом пришел черед Ньюна воздать хвалу своему кузену. Злые слова вертелись на языке у юноши, но он не мог произнести их, не мог перечить Пасеве, которую любил. Он опустился на пол и закрыл голову руками, содрогаясь всем телом.

И келы позволили ему это, решив, что он страдает от горя. Но их горе было искренним, они скорбели по тому, кого любили. Ньюн же страдал от жалости к самому себе.

Теперь он оценил себя и обнаружил, что даже сейчас он не может сравниться с Медаем.

Ожидая, пока Ньюн совладает с собой, остальные шепотом переговаривались, но постепенно всем стало ясно, что Ньюн не может отыскать слов для ритуальной речи. Тогда они заговорили о горах, о погребении, которое им предстоит совершить. В их словах, в их планах чувствовалось такое отчаяние, что путь до гор неблизок, подъем крут, ноша будет тяжела — ведь они стары, дряхлы. Они говорили о том, что регулы, конечно, не дадут транспорт. Но Келы и не станут обращаться с такой просьбой, ведь она оскорбит память Медая. И старики начали обсуждать, как же они понесут его в горы.

— Не беспокойтесь, — сказал Ньюн, нарушая долгую тишину. — Я сделаю все сам.

И увидев сомнение на их лицах, он подумал о трудном долгом пути и сам засомневался.

— Госпожа не позволит, — сказал Эддан. — Ньюн, мы похороним его поблизости.

— Нет, — сказал Ньюн. И повторил снова, думая о госпоже. — Нет. — И после этого никто не возражал. Эддан решил, что все должно идти своим чередом.

И затем, после того, как он спокойно и с достоинством попросил оставить его одного, они ушли, тихо шурша мантиями. Этот звук отозвался эхом в сердце Ньюна. Он думал о своем эгоизме, о мужестве стариков, так много сделавших в жизни, и ему было нестерпимо стыдно.

Наступила долгая ночь его бдения. В тишине эдуна остальные скорбели в своих комнатах. Он начал думать и понял, что не хотел бы умереть добровольно, несмотря на традиции своей касты. Он не хотел умереть, как умер Медай, и это было ему неприятно, так как противоречило тому, к чему он готовил себя всю жизнь.

Медай смог это сделать, и госпожа приняла Медая. И именно в этом Медай оказался выше его.

Конечно, подобные мысли здесь, в Святилище, в присутствии богов и мертвого, были святотатством. Ему стало очень стыдно, и он захотел убежать далеко в горы, как делал это раньше, когда был ребенком. Там он быстро забывал свои огорчения, все свои обиды, забывал о себе.

Но теперь он был взрослым.

Он должен был исполнить свой долг перед народом. Медай жил и умер, подчиняясь законам Народа. И пусть Ньюн не был согласен с мотивами этой смерти, он был вынужден признать, что все произошло в соответствии с законами мри. Медай исполнил свой долг, сделал все, что от него зависело в создавшемся положении.

Несмотря на то, что это была заведомая ложь.

— Ньюн…

В шуме ветра, который все время был в святилище, Ньюн различил легкий шорох и шепот. Он поднял глаза и увидел в отдалении золотую фигуру. Он узнал голос сестры. Она подошла к самому экрану, разделяющему их, хотя они могли встретиться лицом к лицу где-нибудь в эдуне или за его пределами.

— Вернись, — сказал он. Ведь находясь рядом с мертвым, пусть даже родственником, девушка нарушала закон своей касты. Для Сенов не существовало родственных отношений, они были в родстве со всем миром.

Но Мелеин не ушла. Ньюн поднялся. Все тело его онемело от долгого стояния на коленях на холодном каменном полу. Он подошел к решетке. Мелеин нельзя было отчетливо рассмотреть. Он видел только маленькую руку, опирающуюся на экран, и с нежностью сравнил ее со своей большой рукой. Но Ньюн боялся прикоснуться к девушке. Ведь согласно верованиям мри, к нему нельзя было приближаться, пока он не похоронит родственника.