Согнув руки, чтобы попробовать свою силу, Ньюн обнаружил, что так долго охватывавшее его разум оцепенение, которое наполняло слабостью руки и ноги, отступило. Он подумал, что это могли быть наркотики; но сейчас они выпустили его чувства из своих объятий, возвращая им прежнюю ясность. Дункан снова дал ему воды, и Ньюн пил; и еще отвратительного бульона, и Ньюн выпил и его, и стиснул зубы, чтобы желудок не отторгнул пищу.

Госпожа была жива: его родная сестра Мелеин, Мать Народа. Его долг — служить ей. Он был кел'еном, воином, и болезнь, и раны, и наркотики отбирали у него его силу, и его быстроту, и его мастерство — все, чем он владел ради единственной цели в своей жизни — служить госпоже.

Ньюн не позволял себе думать о том, что стало с ним — лишь о необходимости встать на ноги, о том, чтобы, собравшись с силами, идти и предстать перед госпожой, где бы она ни была.

А пока он вытерпит все, что угодно.

В темном проеме двери показался Дункан, неся в руках ворох черной одежды, которую он положил на стол у кровати.

— Твои одежды, — сказал Дункан. — Если позволишь, я помогу тебе.

И Дункан действительно помог ему, осторожно, мягко, не позволяя ему упасть, хотя голова Ньюна кружилась, а серая пелена застилала глаза. Потом, облачив его в привычную мантию кел'ена, он усадил Ньюна поудобнее, подложив ему под спину подушки.

Дункан сидел рядом, терпеливо ожидая, пока дыхание Ньюна выровняется.

— Госпоже лучше, — произнес он. — Она поела, потребовала свои одежды и велела мне выйти. Я подчинился.

Рука Ньюна скользнула под одеяние и нащупала пересекавший ребра шрам. Он понял, что должен был умереть. И Мелеин — тоже.

— Медицина ци'мри, — презрительно сказал он. Голос его дрожал от ярости, и все же Ньюн знал, что только благодаря этой запретной для них науке им удалось выжить; и он, даже чувствуя свою вину, не желал умирать. Ему было двадцать шесть; он думал, что не доживет до этого возраста, как и большинство кел'ейнов, но большинство кел'ейнов к этому времени уже удостоились немалых почестей. Ньюн не удостоился ничего, что позволило бы ему шагнуть во Мрак с гордо поднятой головой. Все, чего ему удалось достичь с таким трудом, он потерял, попав в плен, позволив захватить госпожу. Он должен был умереть.

Но не здесь, не так.

— Это не твоя вина, — сказал Дункан.

— Я уже слишком долго живу, — ответил ему Ньюн, и это было правдой: он и Мелеин пережили свою расу, пережили Народ; и невыносимая горечь наполняла его. Но теперь, когда он вновь обрел госпожу, Ньюн не знал, каков должен быть его выбор и что предложит ему делать Мелеин. Он с сожалением посмотрел на Дункана. Ньюн видел, что глаза землянина закрываются от усталости, тот едва держится на ногах, словно почти не спал. Казалось, его что-то смущает.

— Регулы захватили бы тебя, — хриплым голосом сказал Дункан. — Я мог забрать тебя с собой, и я сделал это. Госпожа не возражала. Она знала, что я делаю.

Ньюн не поверил своим ушам. Мгновение он, Ньюн, пристально смотрел на Дункана, и в конце концов, отбросив свою гордость, стал задавать вопросы, как будто тот был братом-келом.

— Где мое оружие?

— Все здесь, — сказал Дункан. — Я сейчас принесу твое оружие, если ты настаиваешь. Ведь ты спал, ты был болен, и я думал, что ты вряд ли знаешь, где находишься, и вряд ли сразу поймешь, что происходит. Мне бы ужасно не хотелось, чтобы меня прострелили из-за непонимания.

Что ж, по крайней мере это звучало разумно. Ньюн осторожно вздохнул, напоминая себе, что этому землянину, в отличие от других ци'мри, с которыми приходилось общаться Народу, можно верить.

— Я больше не болен, — произнес он.

— Ты хочешь, чтобы я пошел и принес твое оружие?

Ньюн обдумывал ответ, пристально разглядывая обнаженное лицо Дункана. Ему бросили вызов… нет, Дункан говорил искренне, хотя его ответ можно было понять и как оскорбление.

— Нет, — проговорил Ньюн, заставляя себя расслабиться. — Ты много ходил; принеси его в следующий раз, когда придешь.

— Мне бы хотелось вначале убедиться, что ты действительно здоров, — сказал Дункан. — Тогда я все принесу.

Ньюн отвел взгляд, пряча свое недовольство: его лицо было открыто, ощущая беспомощность своих потерявших силу рук и ног, он лежал спокойно, вынужденный смириться с ситуацией. Почувствовав его страдание, дус зашевелился. Ньюн протянул руку и успокоил зверя.

— Я принес еду, — проговорил Дункан. — Я хочу, чтобы ты поел.

— Да, — согласился Ньюн. Дункан вышел в коридор, где он оставил принесенную им еду. Ньюн приподнялся на подушках, используя свое одиночество, чтобы успокоиться и собраться с силами. И к тому времени, когда Дункан вернулся, ему удалось уговорить себя поесть, хотя руки его дрожали, когда он забирал поднос.

Здесь были холодные инопланетные фрукты — лакомства, о которых он слышал, но никогда не пробовал; толстый ломоть странного рыхлого, но очень вкусного хлеба; и его любимый сой. Ньюн обеими руками взял чашку с горьковатой ароматной жидкостью и выпил все, оставив лишь горький осадок на дне — из всех этих продуктов ему был знаком лишь сой, и, хотя его употребляли регулы, напиток был полезен и для него. Ел Ньюн лишь для того, чтобы заставить замолчать свой желудок; поев, он замер в неподвижности — единственный способ удержать пищу в желудке.