Элли тоже была в той поездке. Она привезла с собой Джейдена, и хоть тогда он зарабатывал в три раза больше, чем она на своей дерьмовой работе официантки, Джон помнил, что она платила за отель и за большую часть их напитков.

Джейден даже тогда был скупердяем.

Ощутив странное угрызение совести при этой мысли, Джон поднимает взгляд и видит, что Ревик смотрит на него ясными бесцветными глазами. В Барьере они выглядят почти так же, как и в физической реальности, если не считать добавочного света, от которого его радужки странно светятся.

Они отражают Барьерный солнечный свет и прищуренно смотрят на него.

«Что ты чувствуешь?» — спрашивает Ревик.

Это не столько вопрос, сколько очередное требование.

Ревик не отпускает свою жену, пока спрашивает это.

Кажется, он не в состоянии отпустить её, не в состоянии перестать прикасаться к ней, ласково убирать её волосы с лица, другой рукой накрывать её живот и бедро, и при этом он почти со злостью притягивает Джона, хоть и почти ненавидит его присутствие здесь.

Джон чувствует это всё и тоже желает оказаться где-нибудь в другом месте.

«Мать твою, Джон…» — рявкает Ревик.

Он грубо дёргает свет Джона, и Джон вздрагивает от боли, немного закрываясь.

Он неохотно смотрит в лицо Элли.

И тут же боль врезается в его свет. Она настолько смешивается с болью Ревика, что Джону приходится приложить усилия, чтобы различить их, разделить. Он чувствует в Ревике злость, нетерпение, желание побыть с ней наедине, вышвырнуть Джона из этого пространства.

Боги, горе.

Сколько горя.

«Бл*дь, я убью тебя, если ты не поможешь мне с этим, — говорит Ревик, крепче стискивая её. Теперь Джон слышит в его словах страх, почти панику, тоску столь извращённую, что она уже перестала быть надеждой и больше напоминает какую-то молитву. — Джон, пожалуйста. Она никогда не была так близко. Забудь обо мне. Посмотри на неё. Пожалуйста, боги, посмотри на неё и скажи мне, что ты чувствуешь…»

В конце этой речи — самой длинной из всего, что он слышал от своего зятя с тех пор, как Касс сделала то, что она сделала — горе и печаль побеждают его злость. Ревик умоляет его. Он умоляет Джона о помощи, и что-то в этом факте заставляет свет и разум Джона резко сосредоточиться.

Он делает шаг к ней. В этот раз он не отводит взгляда.

«Элли…?» — робко посылает он.

Он протягивает свои Барьерные пальцы, и хоть Ревик вздрагивает, хоть его свет источает угрозы, источает желание защитить, Джон прикасается к её лицу, которое настолько похоже на физическое лицо Элли, что у него перехватывает дыхание.

Только глаза другие.

Они яркого нефритового цвета и прозрачны как стекло, но там есть какая-то пустота, которую Джон не узнаёт. До него доходит, насколько она полна жизни, насколько она всегда целиком и полностью присутствовала в моменте, и опять ему приходится прикладывать усилия, чтобы сдерживать свои эмоции, свои чувства к женщине перед ним.

«Элли, — посылает он тише. — Где ты, Элли? Ты меня слышишь?»

Она смотрит на него.

Её темноволосая голова поворачивается, и она смотрит на него; та пустота нервирует ещё сильнее, когда она смотрит прямо сквозь него на волны и бесконечный горизонт по другую сторону его Барьерного силуэта.

Она смотрит на него, и на один миг Джон воображает, что она его видит.

Прилив чувств накрывает его — чувств, которые необъяснимым образом трансформируются в злость.

«Эл! — кричит он на неё. — Мать твою, Эл! Что, бл*дь, ты делаешь?»

Он чувствует, как Ревик напрягается, стискивает её, словно защищая.

В этот раз Джон почти не замечает.

Что-то в ней шевелится. Он смотрит лишь на это.

Что-то в ней на мгновение видит его — проблеск искры, как будто кремень ударил по камню.

Джон воображает, что видит там вспышку злости. Злости и то, что походит на печаль, на «иди ты нах*й, Джон», которое он почти узнает. На мгновение это превращает злость Джона в радость, затем резко в гнев, в какую-то беспомощную ярость.

Все чувства, которые он подавлял днями, неделями, уже месяцами, с тех самых пор, как они нашли Элли в кровати их матери в том потрёпанном пурпурном доме на Фелл-стрит — всё это накатывает волной. Всё, что он сказал и сделал, и как Врег смотрел на него, и как никто не винил его в лицо за то, что он сделал, и как никто об этом не говорит.

Как Ревик на него смотрит.

Как Ревик временами смотрит на него так, будто хочет его убить, хоть он и никогда не обвинит его в лицо.

Все эти вещи, злость, угрызения совести, ненависть к себе — это бурлит в груди Джона жарким пламенем, и он слепнет, не видя ничего, кроме этих пустых зелёных глаз, смотрящих на него.