Мало того, что она оказалась коротко стриженной блондинкой, мало того, что без густо подведенных глаз и звезды во лбу она выглядела совершеннейшей девчонкой, мало того, что в джинсах и маечке она казалась легкой, как будто бестелесной, так еще вдобавок она шмыгала носом и то и дело утирала его бирюзовым носовым платком – бирюзовость, видимо, призвана была отдавать дань Пуриште!..

Василий Васильевич, много лет проработавший в пустыне и научившийся отличать один бархан от другого и знавший в лицо всех ишаков и верблюдов – этими знаниями и умениями он снискал необыкновенное уважение среди местного населения, – чувствовал некоторую растерянность.

– Есть, конечно, хочется, – промямлил он, а духовная дочь Сантаны вновь виновато высморкалась. – Там все дают… Нинель Федоровна старается…

– Я туда не пойду без грима.

– Без чего?! А, да. С кем ты разговаривала в коридоре, где камин?

– Я? – Она все-таки посмотрела на него. – Ни с кем. Я спустилась и пошла в столовую.

– Ты говорила: не шуми! И еще что-то про камень. Что за камень? Изумруд?

– Да ни с кем я не разговаривала ни в каком коридоре, – возмутилась преобразившаяся дочь Сантаны, – говорю же! Я спустилась, чтобы добыть еду. Пусти меня, я пойду.

Василий Васильевич почему-то посторонился.

Она шмыгнула носом, выглянула в коридор, покрутила головой и моментально пропала с глаз, словно просочилась в щель между мирами.

Василий Васильевич вышел следом, тоже покрутил головой – никого не было в коридоре – и вернулся в гостиную.

– Василий! – набросилась на него Нинель Федоровна. – Куда ты делся?! Остывает все!

Он посмотрел на Лючию, которая беседовала с Емельяном Ивановичем и не обратила на его возвращение никакого внимания – и хорошо, иначе пришлось бы снова выбегать в коридор! Софья сразу же пристала с вопросами, когда и куда они завтра пойдут гулять, а Стас пошутил, что если во время каждой их совместной прогулки будут находить по трупу, людей не хватит.

Домоправительница поторапливала его, и Меркурьев, раздумывая, уселся за стол. Перед ним на огромной тарелке помещалась приблизительно половина утки, какие-то затейливые овощи, горка риса и что-то еще.

Василий Васильевич стал строить планы, как бы половину от половины переправить последовательнице и проводнице. При мысли о том, что она сидит одна у себя в комнате голодная и простуженная, а они все тут пируют, ему становилось неловко.

Он отломил половину от половины утки и ту, что была с ногой, – самую аппетитную! – потихоньку отложил на хлебную тарелку.

Виктор Захарович налил еще по стопочке. Вид у него был жизнерадостный.

– А ты не охотник, Василий Васильевич?

Меркурьев отрицательно покачал головой. Он ел утку, и ему казалось, что ничего вкуснее он в жизни не пробовал, сразу забылись ночные голоса, и метания в темноте, и неловкость перед Антипией.

Как ее на самом деле зовут? А, Марьяна, Мура!..

А Лючию как зовут на самом деле? Нужно будет узнать у Захарыча.

– Здесь, в лесу, охотничий домик есть, – продолжал хозяин. – Уж не знаю, кто и когда его поставил, поговаривали, что Фридрих Великий, он знатный был охотник. Мы детьми все туда бегали, надеялись привидения увидеть.

– Это ты к чему, Виктор Захарович? – не понял Меркурьев. Разговаривать о привидениях ему не хотелось.

– К тому, что на охоту можем сходить, – неожиданно заключил старик. – Заодно домик посмотрим.

– Архитектурный шедевр? – спросила Лючия и улыбнулась.

Меркурьев жевал.

– Да какой шедевр, так, память старины, – сказал Виктор Захарович.

– А я охочусь, – сообщила красавица, все посмотрели на нее. – И ружье у меня с собой, и снаряжение. Отчего же не сходить, если вы приглашаете!..

«Должно быть, пойнтер тоже с собой, – подумал Меркурьев, – и грум. А лошадь?..»

– Да я вон Василия приглашал, – пробормотал Виктор Захарович.

– Мы его уговорим, – пообещала Лючия. – Вы дадите себя уговорить?

– Я? – переспросил Василий Васильевич как дурак. – Конечно. Уговаривайте.

– Завтра, – пообещала красавица. – Все завтра. Нынче уже поздно.

– Я вот что хотел спросить, – произнес Меркурьев громко. – Никто ночью не слышал, как покойник на улицу выходил? Если он с четырех утра в камышах лежал, значит, вышел сразу после трех. Никто не слышал?

– Охота тебе вспоминать ерунду всякую, – пробормотала Софья. – Какая разница, кто слышал, кто не слышал! У меня вот сон чуткий, от малейшего шороха просыпаюсь, а ничего не слыхала.

– Мы все раньше разошлись, – сказала Нинель Федоровна виновато. – Я сразу после двух ушла, решила, что без меня обойдутся. Витя еще раньше, в полвторого, должно быть. Я им только водки оставила и закуски обновила. Но они уже ни есть, ни пить не могли.

– И двери были заперты?

Нинель с тревогой посмотрела на Виктора Захаровича.