Уилфрид Боэн стоял неподвижно и глядел, как идиот вышел на солнце, потом, как его беспутный брат приветствовал дурачка с издевательским дружелюбием, наконец, как полковник принялся швырять медяки в разинутый рот Джо и, кажется, в самом деле примерялся попасть.

От этой яркой уродливой картины земной глупости и грубости он обратился к молитве об очищении своей души и обновлении помыслов. Он углубился в галерею и прошел к любимому цветному витражу с белым ангелом, который всегда проливал покой в его душу. Здесь перед его глазами постепенно померкло одутловатое лицо слабоумного с разинутым по-рыбьи ртом. Здесь он постепенно отвлекся от мыслей о нераскаянном брате, который метался, как зверь за решеткой, снедаемый скотской похотью.

Там его через полчаса и нашел деревенский сапожник Гиббс, наспех посланный за ним. Он быстро поднялся с колен: он знал, что Гиббс не явился бы ни с того ни с сего. Как во многих деревнях, здешний сапожник в бога не верил и в церкви бывал не чаще дурачка Джо. Дурачок еще мог забрести невзначай, но это явление сбило бы с толку любого богослова.

– В чем дело?
– довольно строго спросил Уилфрид Боэн и встревоженно потянулся за шляпой.

Местный безбожник ответил на удивление уважительно, с какой-то даже смутной симпатией.

– Уж не взыщите, сэр, - сказал он хрипловатым полушепотом, - но мы решили вас потревожить. Тут, в общем, довольно жуткое дело приключилось. Ваш, в общем, брат:

Уилфрид с хрустом стиснул руки.

– Ну, что он еще натворил?
– почти выкрикнул он.

– Да как бы вам сказать, сэр, - кашлянув, сказал сапожник.
– Он в общем-то ничего такого не сделал: и уж не сделает. Вообще-то он мертвый. Надо бы вам туда пойти, сэр.

Уилфрид спустился следом за сапожником по короткой винтовой лестнице к боковому выходу на пригорок над улицей. Отсюда все было ясно, как на сцене. Человек пять-шесть стояли во дворе кузницы, все в черном, кроме полицейского инспектора.

Был там доктор, был пастор и патер из окрестной католической церкви, куда ходила жена кузнеца. Сама она, видная, золотисто-рыжая женщина, заходилась от плача на лавочке, а патер ей что-то вполголоса быстро втолковывал. Посредине, возле самой кучи молотков, простерся ничком труп в смокинге. Уилфрид с первого взгляда узнал все, вплоть до фамильных перстней на пальцах; но вместо головы был кровавый сгусток, запекшийся черно-алой звездой.

Уилфрид Боэн, не мешкая, кинулся вниз по ступенькам. Доктор был их семейным врачом, но Уилфрид не ответил на его поклон. Он еле выговорил:

– Брата убили. Что здесь было? Как ужасно, как непонятно:

Все неловко молчали, и только сапожник высказался с обычной прямотой:

– Ужасно - это да, сэр, только чего тут непонятного, все понятно.

– Что понятно?
– спросил Уилфрид, и лицо его побелело.

– Куда уж яснее, - отвечал Гиббс.
– На сорок миль в округе только одному под силу эдак пристукнуть человека. А почему пристукнул - опять же ясно.

– Не будем судить раньше времени, - нервно перебил его высокий, чернобородый доктор.
– Впрочем, что касается удара, то мистер Гиббс прав удар поразительный. Мистер Гиббс говорит, что это только одному под силу. Я бы сказал, что это никому не под силу.

Тщедушный священник вздрогнул от суеверного ужаса.

– Не совсем понимаю, - сказал он.

– Мистер Боэн, - вполголоса сказал доктор, - извините за такое сравнение, но череп попросту раскололся, как яичная скорлупа. И осколки врезались в тело и в землю, словно шрапнель. Это удар исполина.

Он чуть помолчал, выразительно поглядел сквозь очки и добавил:

– Хотя бы лишних подозрений быть не может. Обвинять в этом преступлении меня или вас, вообще любого заурядного человека - все равно, что думать, будто ребенок утащил мраморную колонну.

– А я что говорю?
– поддакнул сапожник.
– Я и говорю, что кто пристукнул, тот и пристукнул. А где кузнец Симеон Барнс?

– Но он же в Гринфорде, - выдавил священник.

– Если не во Франции, - буркнул сапожник.

– Нет, он и не в Гринфорде и не во Франции, - раздался нудный голосок, и коротышка патер подошел к ним.
– Собственно говоря, вон он идет сюда.

На толстенького патера, на его невзрачную физиономию и темно-русые, дурно обстриженные волосы и так-то особенно глядеть было незачем, но тут уж никто бы на него не поглядел, будь он хоть прекрасней Аполлона. Все как один повернулись и уставились на дорогу, которая вилась через поле по склону и по которой в самом деле вышагивал кузнец Симеон с молотом на плече. Был он высоченный, ширококостный, темная борода клином, темный взгляд исподлобья. Он неспешно беседовал с двумя своими спутниками; веселым его вообще не видели, и сейчас он был не мрачнее обычного.

– Господи!
– вырвалось у неверующего сапожника.
– И с тем самым молотом!

– Нет, - вдруг промолвил инспектор, рыжеусый человек смышленого вида, тот самый - вон там, у стены собора. Лежит, как лежал, мы не трогали ни труп, ни молоток.

Все обернулись к собору, а низенький патер сделал несколько шагов и, склонившись, молча оглядел орудие убийства. Это был совсем неприметный железный молоточек, только на окровавленной насадке желтел налипший клок волос.

Потом патер заговорил, и тусклый голосок его словно бы немного оживился: