Но этот теперешний Лешка напоминал ей другого мужчину, идущего по трупам, не знающего пощады. Того, что видел в ней только инкубатор для своего наследника, но который сумел воскресить частичку ее настоящей. Той, какой она была еще девчонкой. Странно, он так много знал о ней. Так чувствовал, будто…

Она поняла в одну секунду. Это было сродни подземному толчку, разломавшему асфальт. Даже новость о том, что ее Лешка жив не потрясла настолько. Она словно прозрела, сложив, наконец, все, что мучило ее все эти годы, с последними словами Александры.

— Туманов, — выдохнула она, наблюдая, как и без того изуродованное лицо исказила насмешливая гримаса.

— Ну раз уж мою личность мы прояснили и с прошлым разобрались, даю тебе минуту, чтобы рассказать, где мой сын.

Конец апреля.

Апрель пахнет яблонями и тюльпанами. И я наслаждаюсь сладким воздухом и гомоном природы. Щебечут птички, у лавочек вальяжно прохаживаются голуби. Усаживаюсь на одну из таких лавочек, задираю голову к вечернему небу. В отгорающем алом проблескивают первые звездочки. Их две, и они так близки, как будто близнецы. Блеклые, но все равно притягательные, напоминающие о совсем другом звездном небе.

Я изгоняла из себя эти мысли все полгода. После того жуткого взрыва и умирающего Лешки в карете Скорой помощи…гнала, потому что знала — будет больно. А сейчас то жаркое лето само влезает в память шелестом волн и шорохом песка под нашими ногами. Горячими ладонями, гладящими, ласкающими и оберегающими. Мужчиной, с которым тепло и комфортно. С ним даже спать было восхитительно. С Пашкой я все время мучилась и посреди ночи извечно уходила на неудобный диван. И там только высыпалась. Мне мешало абсолютно все: его руки, ноги, его сопение.

С Лешкой же…мне все время хотелось его трогать, даже во сне. И я постоянно просыпалась если не на нем, то хотя бы закинув ноги или руки на него. Он же каждое утро смеялся, но даже не пытался высвободиться от меня. Наоборот, укладывал на себя, пригвождая к себе руками и ногами, впечатывая в себя. Даже когда живот заметно округлился.

И самое восхитительное — ему нравилось. Он выглядел нереально счастливым и довольным таким положением наших тел. Недолго, правда, потому что игнорировать его желание не удавалось ни ему, ни мне, моментально вспыхивающей от его, казалось бы, невинных ласк и низкого голоса, нашептывающего разные глупости.

А я…остро жалела о каждой потерянной минуте нашей близости. Жалела, что позволила ему уехать тогда и ввязаться в войну против Марины Нежиной. Позволила и…потеряла.

— Не плачь, Синеглазка, — тихий голос отзывается в каждой клетке странной вибрацией. Сердце подпрыгивает, застряв где-то в горле, а потом бухается вниз, на самое дно живота, распаляя давно забытое ощущение.

Медленно опускаю голову, чувствуя, как к сладкому запаху апреля примешивается сандал и еще что-то горькое, но такое родное.

Только посмотреть все равно страшно. А вдруг привиделось?

— Лешка… — все-таки шепчу одними губами, убеждая саму себя, что это явь, и он сейчас сидит рядом. Что это его бедро касается моего. Что его дыхание я ощущаю каждой молекулой. Что он не остался там, с Мариной, а пришел ко мне.

Почему?

— Потому что я не стою твоих слез, Синеглазка, — похоже, я спрашиваю вслух, раз он отвечает. Только совсем не то.

Мягкое прикосновение его пальцев опаляет точно током, мощным разрядом прокатывается по оголенным нервам. И только теперь я ощущаю влагу на щеках. Растерянно касаюсь кожи и долго смотрю на влажную ладонь. Слезы? А я и не заметила, что плачу.

— Но мне чертовски приятно, что ты не забыла меня. Хотя одного понять вот никак не могу, — а пальцы не убирает, гладит скулу, слегка зацепив сережку, за ухом, ниже, срывая с тормозов и без того чокнувшийся пульс, — какого лешего ты замуж за этого придурка вышла, а? У него же на лбу написано: мудак. Не могла кого поприличнее найти?

— Извини, — злость дробит легкие, мешает дышать, — забыла проштудировать список Форбс местной психушки, где…

Пальцы жестко обхватывают мой подбородок, разворачивают, заставляют смотреть в напряженное, высеченное точно из камня, лицо. Острое, точно клинок. Каждая черта будто заточена, а взгляд вспарывает, вытягивая наружу все самое потаенное. Опасный. Жесткий. Вот только я его не боюсь, потому что вижу в этих синих глазах страх и боль. Смертоубийственный коктейль, особенно для этого мужчины.

— Так зачем, Синеглазка? — и голос его хрипнет. — Зачем устроила весь этот спектакль со свадьбой? Говори, ну же. Мне…мне нужно знать…

И я вдруг понимаю, что ему действительно нужно и важно услышать мой ответ. И страх в его глазах только ширится с каждым ударом сердца, с каждой секундой моего молчания.

— Я хотела, чтобы ты пришел.

— Вот он я, — выдыхает он, одним рывком прижимая меня к себе.

Я вцепляюсь в ворот его расстегнутой куртки, носом вжимаюсь в его шею, жадно втягивая его запах, кожей ощущая биение его сердца. А в голове только одна мысль: «живой!»