— Фантазируешь, Русалка… — и не спрашивает даже, наклонившись ко мне, согнув мою ногу в колене и обжигая горячим дыханием. А пальцы изучают стопу, разминают, смешивая боль с растекающимся под кожей теплом.

— Думаю, — хрипло, поймав его дыхание губами. Слишком близко. Слишком опасно. Нервно облизываю вдруг пересохшие губы, ловя его тяжелый взгляд на кончике языка. И не без улыбки наблюдаю, как отточенным движением изгибается его рассеченная в двух местах бровь, предлагая мне договорить. — Твои пальцы такие же ловкие везде, Бэтмен?

— Хочешь проверить?

— Не в этой жизни, Бэтмен…

Улыбаюсь широко и одним движением отталкиваю его от себя. От неожиданности он отступает на пару шагов, а я пользуюсь моментом: спрыгиваю с капота, выругавшись от прострелившей ногу боли. Отшвыриваю туфлю и делаю ноги, засунув поглубже слезы от боли в вывихнутой лодыжке. Не оглядываясь. Подальше от этого места и мужика, вызывающего до одури пугающие эмоции. Прячусь во дворах, уверенная, что он не побежит за мной. И я не ошибаюсь: никакой погони, только выколачивающее дыру в груди сердце. Без сил падаю на лавочку на детской площадке. И в этот самый момент в кармане вибрирует телефон.

— Привет, кнопка, — звучит в динамике веселый голос. Внутри становится тепло-тепло. Откидываюсь на спинку лавочки и запрокидываю лицо к еще не отгоревшему закату. — Поплаваем сегодня?

В крови вскипает адреналин, когда я представляю, как уже сегодня погружусь под воду, наслаждаясь тем единственным, что мне недоступно в душном городе — свободой. Но тут же настроение падает на пару градусов. Боль в ноге пульсирует под кожей, прожигает мышцы.

— Марик, я не могу, — вздыхаю, притянув к груди ногу. — Я ногу подвернула. Болит теперь, зараза, — морщусь.

— Не проблема, кнопка, — отзывается Марат. В трубке фоном какой-то шум, голоса, хлопок, а потом – тишина. — Ты где сейчас?

Осматриваюсь, выхватывая панельные пятиэтажки, окружившие серым полукругом небольшой двор, старые качели, поржавевшую горку, прогнившую деревянную песочницу с полным дерьма песком. Кривлюсь от омерзения. И как тут дети играют?

— Понятия не имею, — честно признаюсь и описываю Марату местность.

— Арка есть? — деловито интересуется он.

Арка прячется у меня за спиной.

— Я знаю, где это. Никуда не уходи. Буду через десять минут.

— Марат, не надо, — прошу с затаенной надеждой, что он меня не послушает. Сидеть здесь совсем не хочется, а домой с такой ногой я доберусь в лучшем случае к ночи.

— Надо, кнопка, надо, — в трубке раздается рев мотора. — Жди.

Он не обманывает: приезжает через десять минут, оглушая ревом мотора притихший двор. Зеленый байк медленно подкатывает почти к самой лавочке. Марат ловко спрыгивает со своего железного монстра, снимает шлем, из-под которого рассыпается копна белых, что облако, волос, и белозубо улыбается мне.

А мне становится тошно от того, какой он красивый, хоть сейчас отправляй на обложку модного глянца. Словно выточенное искусным художником лицо с синими глазами в облаке длинных ресниц, красивый рот и маленькая ямочка на подбородке. И я, жалкая, измаранная в чужой похоти и унижении. Стискиваю зубы и задираю голову в темнеющее небо.

— Ну-с, кнопка, чего стряслось? — Марат плюхается на лавочку рядом и толкает меня в плечо. — А где это ты так изгваздалась? — подбрасывает пальцами мои волосы, спутавшиеся от сладкого пойла.

Дергаю плечом, давая понять, что его прикосновение причиняет боль. Марат резко поднимается на ноги и нависает надо мной, ловя мой взгляд.

— Что случилось-то, я не понял, — хмурится и между тонких светлых бровей залегает морщинка.

— Упала, — со вздохом признаюсь.

— А обувь где? — усмехаясь.

— Потеряла, сбегая от принца, — язвлю.

— Найдет, не переживай, — продолжает веселиться Марат. — У тебя же не туфли, а произведение искусства.

Он прав. Бывает со мной такое и я делаю черте что из старой обуви: расписываю гуашью, расклеиваю всякой чепухой вроде папиных бриллиантов, которыми он откупается от непокорной дочери. Марат называет это искусством, а я поводом сбежать от реальности. Но сегодня на мне были самые обычные туфли на десятисантиметровой шпильке, подаренные Удавом. Есть у него фетиш – женские ноги. На мои он предпочитает смотреть, когда они упакованы в каблуки. Впрочем, не только смотреть и не только на ноги. При мысли об Удаве становится горько во рту, и я ненадолго зажмуриваюсь, изгоняя липучие мысли.

— Марик, — протягиваю с теплом, разбавляя тошноту лукавством в синих глазах. — Ты — чудо.

— А ты сомневалась?

Смеюсь. Впервые за этот длинный день. С ним я отчего-то всегда смеюсь. А он смешит с удовольствием. А еще учит меня дайвингу и иногда водит в кино на старые фильмы. И ничегошеньки обо мне не знает, даже настоящего имени. Но я привыкла считать его другом.

Шутливо толкаю его в грудь, когда он в наигранной самовлюбленности вскидывает голову и пятерней зачесывает на затылок растрепавшиеся по плечам волосы.