И от Тима…

Руки дрогнули. Тим написал письмо, значит, там что-то важное, а как иначе? Но Алёна сначала прослушала послание от мамы. Стандартно: как дела у тебя, а у нас — вот так… Девушка быстро надиктовала ответ, отправила его. Потом прослушала мамино снова, уже не фиксируясь на словах, а рассматривая её лицо, родное до боли. Соскучилась. Несколько недель на планете; соскучилась. Иногда накатывало памятью о том, как вела себя там, дома, на Земле, и в затылке начинало свербеть от невыносимого стыда. Какой же глупой дурой была! Как вот надо было так — с мамой!

Мама никогда ей не напоминало о прошлой, сгоревшей в обоих смыслах, буквальном и переносном, жизни. Алёна была ей очень благодарна за это. Но стыдом периодически её окатывало, и она мучилась. Просить прощения уже было не нужно, все слова давным-давно были произнесены, сказаны и приняты. Жизнь началась заново, и в этой жизни были мама с Огневым, которого Алёна очень быстро привыкла называть отцом, и Тим, и не рождённая пока ещё Лада. Но как же мучительно хотелось снова подойти, ткнуться лбом в мамино плечо и просить прощения, снова и снова. Останавливало только острое нежелание докучать маме неприятными воспоминаниями.

Алёна не понимала, что забота и ответственность за близкого человека — это признак взросления, но она чувствовала себя иначе, чем год назад. Совсем иначе! Более цельной, что ли. Настоящей. Ушёл куда-то детский протест и острое желание поступать назло, просто так, без видимой причины. И внезапно оказалось, что жить не назло намного интереснее…

А от Тима пришла всего одна короткая строчка: «я в космопорту, встречай».

Прилетел! Сердце бухнуло в рёбра, но Алёна на всякий случай посмотрела на значок пространственного положения отправившего сообщение. А то с Тима станется сообщить о своём прилёте заранее. Недели так за три до реального прибытия!

Нет, здесь, на планете… Алёна задвинула дверцу шкафчика и побежала встречать.

Тим сидел на лавочке, уткнувшись в свой терминал. Алёна шла к нему, тихо радуясь встрече, не так уж часто они в последнее время виделись даже по связи. А тут — вот он. Живой. Можно подкрасться и закрыть ему глаза ладонями. А он скажет: «Я завтра видел, что это была ты…» Путается во временах, путается, ничего не сделаешь, ну, и наплевать. Вот он такой и есть, не от мира сего. Единственный на всём свете…

— Привет, — сказал Тим, и пощекотал ресницами её ладони. — Я знал, что это была ты.

Алёна плюхнулась рядом. Ткнулась лбом ему в плечо, обняла. От Тима, как всегда, слабо пахло озоном, тонким цитрусовым ароматом шампуня и почему-то полынью. «Мой, — с горькой нежностью думала девушка. — Мой мужчина…»

— Пойдём, — сказала Алёна. — Пойдём, погуляем немного, пока солнце не село окончательно.

Тим кивнул, поднялся. Алёна взяла его под руку, и они пошли. Молчали. Им давно уже не нужны были друг для друга слова… Бесполезно было спрашивать, надолго Тим на планету и что ему здесь понадобилось. Алёна давно уже научилась чувствовать, какие вопросы можно задавать, не рискуя подвесить их в пустоте ответного молчания.

По длинной лестнице они поднялись на центральную галерею — соединённые общим полотном крыши жилых зданий в центре Базы. У Базы, кстати, так и не было ещё названия, конкурс предполагали открыть сразу после разрешения на переселение. Говорили кто что, но решать будут дети — конкурс хотели провести среди юных пассажиров «Ковчега», чтобы и они могли почувствовать себя причастными к созиданию новой жизни на новой планете… А пока строившееся поселение называли Опорной Базой или просто Базой…

На лестнице встретился Генка Каспаров, обалдуй на два года старше Алёны, и, к несчастью последней, служивший в одном с нею отряде. Генку Алёна отшила ещё на Земле, он не простил, а потом, узнав, на кого его, драгоценного, променяли, начал донимать насмешками. Алёна несколько раз бросалась драться, благодаря тренировкам с Огневым её индекс Гаманина колебался теперь между девятью и одиннадцатью, Каспаров со своими восемью отдыхал на лавочке. Но битие морды помогало мало, равно как и внеочередные хозяйственные работы на территории Базы. Каспаров бесился и не особо это скрывал; после последней драки ему пообещали бессрочную увольнительную на «Ковчег», если он наконец-то не заткнётся. И он, о чудо, заткнулся. Но беситься не перестал.

Алёна подобралась, ожидая пакостного слова. Но Генка молча прошёл мимо, всей спиной выражая своё глубокое презрение к паре.

— Каспаров, — окликнул его Тим.

Юноша обернулся. Тима он ощутимо побаивался. Одно дело, травить весёлые байки о съехавшем с глузду психокинетике, совсем другое столкнуться с ним нос к носу.

— Не убий, — с назиданием сказал Тим. — Слыхал? Убьёшь бабочку — похеришь мир. Не убий, и будет счастье, тебе счастье, миру счастье, счастье для всех…

— Тим! — испуганно вскрикнула Алёна, хватая мужа за руку.

Тим встряхнул головой, словно отгоняя назойливое насекомое. Отвернулся, подумал немного, и пошёл дальше. Алёна покачала головой в ответ на дикий взгляд Каспарова, и побежала следом.

— Да пошёл ты! — очнулся Генка через пару минут.

Тим не обернулся. Глядя на него, можно было подумать, что он и не слышал ничего. Кто его знает, может, правда, не слышал…

Потом они долго стояли, облокотившись о перила, смотрели на умирающую зарю, вдыхали воздух чужой планеты, наполненный родными земными запахами: свежей травы, вечерней росы, цветов, — здесь было очень много цветковых растений самого разного размера и самых причудливых форм, и даже вродехвойник цвёл малиновыми шишечками, так похожими на весенние шишки оставшихся на Земле голубых елей…