Последняя из прочитанных мной – буквально перед отъездом – глав неизданного моего романа называлась «Домой!» И завершалась она тоже самолётом – Табунов улетал прочь из города детства, в котором его, табуновского, дома, как говорят в Одессе, уже «не стояло». Не присутствовало в природе и самой улицы, на которой он стоял, – столь в те его детские времена пустынной, что они с соседскими мальчишами преспокойно гоняли на её асфальтовом поле в футбол и хоккей. Не ощущал он присутствия в своём теперешнем бытии и друзей детства – все как-то вдруг повзрослели, и разлетелись, как бильярдные шары, по своим углам и лузам.

И когда я перечитал написанное мной четверть века тому, тут-то и понял: хочу туда. Не в книгу – в ту жизнь, с которой писалась книга. К тем, с кого писались эти образы. Но не в прошлое, откуда я, подобно (но не равноценно!) Табунову уехал, а – в настоящее. И не в город своего детства – почему-то мне до сих пор хватало того, что я увидел глазами Табунова – мысленно я летел конкретно к Володьке Вернигоре, которого сделал прототипом своего Вальки – лесного отшельника. К тому Володьке, который и вправду ушёл в лес комсомольцем-добровольцем, с поста, который широко открывал ему совсем другие социальные перспективы.

Только вот как я об этом подумал? Хочу туда… Нет… «Хочу» – не точное слово. Возникло вдруг желание? Тоже – не то. Я не захотел, и возникло не желание – возникло состояние, которое сочинители обычно обозначают… Ну, скажем так: «Во мне будто кто-то произнёс: «Ты должен быть там». Чё-О-рт! Опять не то! Внутренним голосом произошедшее я тоже не могу назвать! Всё случилось проще, естественнее: вот торкнулось во мне вдруг что-то, да так необыкновенно ясно торкнулось, конкретно и без вариантов, что я сразу себе и сказал: «Чемодан. Аэропорт. Пасека. Лечу – немедленно! – к Вернигоре». Приподняло меня – и понесло…

Что ж. Будем делать рокировку. Табунов – оттуда. А я – туда. В пространство своего детства. Туда, где и по сю пору живут мои школьные друзья. Точнее, некоторые из моих школьных друзей. Лечу в пункт назначения – Детство… Или как там у одного из моих любимейших писателей: пункт назначения – или следующая глава?

Я откинулся на спинку кресла и, как говаривали когда-то, расслабил члены, благо расстояние между рядами кресел позволяло вытянуть ноги. «Ил-62», это вам не хухры-мухры… И всё же интересно, почему из всех возможных вариантов я купил в подарок Володьке Вернигоре сигары? А, собственно, какие такие возможные варианты? Столько лет прошло, столько воды утекло… Что я помнил такого из его предпочтений? Взрослым-то я его почти, можно сказать, и не знал. А сигары… Вернигора всегда был большим оригиналом. Причём он не корчил из себя ничего – все его нестандартные проявления выходили как-то… Натурально, что ли. «Ну ты, чувак, в натуре!» – одно из самых, пожалуй, ходовых выражений, бытовавших среди мальчишек моего поколения.

Вот и на выпускной вечер Вернигора заявился, мягко говоря, не как все: в строгом чёрном костюме, с блестящими отворотами на пиджаке и такими же лампасами на брюках, с ослепительно белым платочком, торчащим из нагрудного кармашка, и в такой же белой, совершенно умопомрачительной сорочке со стоячим воротником, кончики которого были загнуты в надменно торчащие треугольники (лишь много позднее узнал я, что такой костюм носит название смокинга).

Сказать, что наряд вызвал фурор у публики – жителей маленького, выражаясь по-старинному, заштатного городишки – значило не сказать ничего. Но когда к середине вечера ошеломление пошло на убыль – публику тряхнуло во второй раз. Директор школы – тот вообще впал в ступор. Представьте себе мизансцену: он, директор то есть, подходит к группе выпускников и выпускниц, среди которых возвышался (рост метр девяноста) и выделялся (смокинг! платочек! воротничок!) наш Вернигора, начинает им что-то подходящее случаю говорить – и вдруг Володька достаёт из внутреннего кармана какую-то красную то ли трубочку, то ли футлярчик, отвинчивает пробку и достаёт оттуда… огромную тёмно-коричневую сигару. Откусывает какой-то маленькой сверкающей штучкой (гильотинкой, как я потом узнал) кончик этой империалистической штуки, вставляет её себе в рот и начинает скалить зубы. Вчерашний комсорг школы, золотой медалист, победитель всяческих предметных олимпиад и лучший спортсмен школы – стоял перед набольшим начальником хоть и среднего, но всё ж таки советского социалистического учебного заведения и весело скалил зубы с зажатым в них символом буржуазной тлетворной жизни!..

Вот почему я вёз Вернигоре сигары. Чертовски дорогой, между прочим, подарок. Особенно если учесть, что с некоторых пор я живу и дела делаю исключительно в долг. Надеюсь, он по достоинству оценит мой гостинец, даже если давно бросил курить. И даже если давно забыл как эпатировать публику.

Так из буржуазного символа сигара вдруг выросла в символ того, за чем я пустился сегодня вдогон.

…Вот только бы знать: а с какой такой целью пустился я сегодня вдогон за тем, чего уже не догнать – никому, никогда? Или всё же есть шанс?

В то время я не догадывался, что,

ища одно, мы неизменно обретаем и другое.

(Грегори Дэвид Робертс. «Тень горы»)

Мне было интересно… Нет, опять не так. Что-то у меня с точностью формулировок нарушилось. Пожалуй, вот так: меня чрезвычайно волновал один важный, прямо-таки животрепещущий вопрос. А именно: спустя столько лет изменилось ли что-то в местной транспортной системе? Неужто сызнова придётся бежать от электрички до станционной будки, где продавали билеты на автобус? И потом битый (буквально!) час трястись в раздолбанном ПАЗике по убитой лесной дороге? Живо представив свой давний забег, описанный потом в книге, я даже поёжился. Не дай Бог. Бегун из меня уже не тот, да и… стыдно это. Бегать взапуски со стариками и старухами. Ладно, сказал я себе, будь что будет, на месте разберёмся.

Ожидаемого – уф-ф! – Бог не дал. Всё ж таки жизнь текла, и с её течением даже в сии глухие места придрейфовали кое-какие изменения. Ещё из окна тормознувшей электрички я увидел вместо унылой дощатой станционной будки – весёленькое жёлтое строение в два кирпичных этажа. С башенкой на крыше. И каким-то чудным, видимо – фирменным флажком над башенкой. А перед зданьицем, на асфальтированной (!) площадке – рядок аккуратных маршруток, причём – исключительно газелей. Несколько в отдалении стоял серебристый, внушительного размера джип – судя по характерному профилю, это был никто иной как «УАЗ-Патриот».