Мгновенная пауза, запинка в последний миг при смене слов. Отец никогда не спотыкался на словах.

Щёлк.

– Бене-маат была эмиссаром, – сказал я вслух. – Это она принесла весть о Боге из земель Берабеска.

Голос Шеллы донёсся до меня далёким шёпотом, что смягчило настойчивость её слов.

– Брат, что бы ты ни делал, остановись! Твой глаз чернеет изнутри!

Но была ещё одна, заключительная, часть, и я снова услышал, как говорит отец – всего несколько часов назад внутри иллюзии пустыни, которую он создал для меня: «У правоверных в духовном арсенале появилось новое оружие… Это что-то вроде… проклятия».

Щёлк.

Последняя из отметин вокруг моего левого глаза изогнулась, и я кувырком полетел в страну Теней.

Коридоры дворца исчезли. Знакомые виды, звуки, запахи – всё исчезло. Шелла исчезла тоже. Вместо них появилось царство Чёрной Тени: небо над головой, вырезанное из эбенового дерева, земля подо мной – из оникса. Всё было чёрным, и всё-таки я совершенно ясно видел каждую деталь окружающего пейзажа.

И вскоре пожалел, что могу это видеть.

Бене-маат скачет галопом по тенистой пустыне. Её лошадь ранена, вся в порезах от казханских клинков и лезвий тиазханов преследующих её правоверных. Лошадь спотыкается, падает. Мама бежит, прихрамывая, к границе. Там кто-то есть, кто помогает ей, но я их не вижу. Почему? Почему они скрыты от меня?

«Ты не задал правильного вопроса, чтобы получить ответ», – говорит другой голос. Он мне знаком, хотя я не узнаю, кто это сказал.

Видение меняется. Правоверные берабески прекращают преследование. Песчаная буря бушует повсюду, не давая им продолжить погоню. Они собираются в кружок и…

Один из них снимает льняную одежду, разматывает её длинные полосы, пока не остаётся полностью обнажённым. Он ложится на землю в кругу остальных. Те, что с лезвиями тиазханов на пальцах, начинают вырезать слова на его груди, руках, ногах, лице. Его стоны боли заглушаются молитвами, которые поют его товарищи. Кровь сочится из слов, начертанных на его плоти, но берабески продолжают вырезать всё новые и новые слова, и постепенно его тело становится чем-то вроде алого писания.

Где-то вопит моя мать.

«Ни стены, ни заклинания не могут защитить его жертв, – сказал отец. – Болезнь, которую оно приносит, медленная, мучительная и совершенно неизлечимая».

Время идёт вперёд: не могу сказать, прошли дни, недели или месяцы. Сцена меняется, и я оказываюсь в знакомом месте. В том, которое я не видел более двух лет и которое заставляет меня испытывать такие страдания, на какие, как я думал, уже не способен. Это мой дом.

Бене-маат идёт по коридору. Она прекрасна, как всегда, её грация передаёт силу, которой нет больше ни у кого. Но что-то с ней не так. Что-то неестественное в её походке, она идёт слишком медленно, пытаясь заставить себя шагать более плавно и ровно. Ваза на соседнем столе падает и разбивается. Её босая нога наступает на осколок. Бене-маат вздрагивает, и только тут я понимаю, что у неё есть дюжина других крошечных, невидимых ран.

У неё растяжение запястья – она всего лишь потянулась за книгой на высокую полку; небольшой порез на ключице, появившийся ниоткуда, но теперь воспалённый, не желающий заживать, сколько бы заклинаний она ни произносила; когда она проходила мимо костра, пламя затрещало, и горящий уголёк обжёг тыльную сторону её руки.

Бесконечный поток несчастных случаев, нарастающая волна необъяснимых бед, которые рвут на части её волю. Теперь у неё проблемы с тем, чтобы воспользоваться магией шёлка. Перед этим погасла её татуировка железа. Частица за частицей крошечные недуги разрушают её.

– Брат, пожалуйста, – слышу я голос Шеллы.

Отметины вокруг моего глаза медленно закрываются, но сперва проклинают меня ещё одним видением.

Мать стоит перед зеркалом, накладывая мазь на порез на ключице, но видит что-то под ним. Она распахивает верхнюю часть своего одеяния. На её коже на языке берабесков вырезано слово. Шрам выглядит старым, почти зажившим, но вчера его не было.

Чёрное солнце за окном поднимается и опускается, поднимается и опускается. Всякий раз оно возвращает меня к Бене-маат, стоящей перед зеркалом, видящей новое слово, начертанное шрамами на холсте её тела: каждое слово связано с новым несчастным случаем, новой бедой, неумолимо приближающей её конец.

«Проклятие» – так назвал это мой отец.

Я пытаюсь закрыть глаза, чтобы не видеть маму такой, но последние следы энигматизма открывают мне весь текст целиком. Я лишь немного знаю по-берабесски, но умею читать достаточно, чтобы понять: тонкие линии сами собой медленно вырезающиеся на теле моей матери, – слова радости. Благочестия. Молитвы.

Мир Теней исчез, и я снова очутился в дароменском дворце, у дверей своих покоев. Сестра обнимала меня, чтобы я не упал.

– Он её убил, – произнес я вслух. – Правоверные швырнули Проклятие, но они лишь призвали его силу. Они сделали это ради него.

– Кого? – спросила Шелла.

– Бога.

Дом – это чувства. Воспоминание о тёплой постели. Голоса твоих родителей, зовущих тебя завтракать. Дом – это не крыша и не четыре стены. Это вообще не место.

Может, именно поэтому его так трудно снова найти, если ты отсутствовал слишком долго.

Караван экипажей и повозок с припасами, растянувшийся на милю, а также сотни верховых солдат, слуг и дипломатов двигались по сверкающей западной имперской дороге со всем изяществом бронированного червя, скользящего по грязи. Каждый медленный шаг моей лошади напоминал о том, что я приближаюсь к дому, из которого давным-давно сбежал и куда поклялся никогда не возвращаться.