А самое-то забавное было то, что снова Марьванна опасно помолодела. Тонкие пальчики на ее руках были молодые. И ноги молодые были, и талия не напоминала больше мамонта. Косы русые, чуть растрепавшиеся, перевиты были лентами атласными, алыми, и в ушах серьги коралловые болтались.

А рядом с нею, почти утопленный в мякоти перины, спрятав голову от шума под подушку, спал кверху спиной какой-то мужик. И, судя по длинной, ровной, чуть смуглой спине, мужик тот молодой был… и руки его, прижимающие подушку, были молодыми.

— Ай! — взвизгнула Марьванна, стыдливо прикрываясь одеялом и тыкая в постороннюю спину ладошкой. — Кощеюшка?!

Зашуршала постель, заспанный Кощей зашевелился, выдернул лохматую кудрявую голову из-под подушки, щуря темные глаза — и так и сел, увидев помолодевшую Марьванну рядом с собой.

— Мы снова помолодели, Кощеюшка, — пробормотала Марьванна, ликуя, стыдливо рассматривая красавца-Кощея.

Если б она была более искушенной в области колдовства, то она услышала бы далекое хихиканье Яги, и ее хитрые слова: «Это подарок мой вам к свадьбе. Только истинная любовь-то чудеса творит, которые со временем не развеиваются!»

Но она не услышала. И Кощей не услышал, потому что у него в ушах зашумело, как от хмеля, он даже рыкнул свирепо и страстно, опасно карабкаясь по перине к Марьванне.

— Кощеюшка?! — недоверчиво и чуточку испуганно пискнула Марьванна, шокированная его напором как у голодного дракона.

— Марьюшка! — брутально рыкнул Кощей, наползая на Марьванну как варан. — Голубка моя белая!

Вот теперь Кощею не хотелось читать стишков. И на Горыныче не хотелось кататься. А целовать уста сахарные — очень хотелось. Ну, и того, о чем Яга говорила — тоже хотелось пожамкать. Он растрепал косы русые красавицы Марии Ивановны, исцеловал ее щеки нежные, обнял ладонями лицо прекрасное и целовал, целовал уста сахарные, удивляясь, на какие, оказывается, приятные вещи можно тратить молодость.

А потом все было, да с таким громом и звоном, что Лягушка-Царевна велела коней своих перековать — мол, уступают в децибелах, а это несолидно и для репутации ее недопустимо.

Но и это не помогло; и долго, долго еще гром и звон над тридевятым стоял, искры из окон сыпались, да кровать кощеева скрипела, а над полями смерчи крутились, закручивая к небу розовые лепестки цветочные, на сердечки похожие.

****

Кот сидел на срубе потаенного колодца с живой водой да смотрел, как пляшут солнечные зайчики в ведре, которое Яга тащит наверх.

— Нынче косметические процедуры? — лениво осведомился кот, щурясь и сторонясь от колодезных прохлады и сырости.

— Да, — небрежно ответила Яга. — Немножко поистерлась я, надо б форму вернуть.

И она надежно колодец закрыла, ветками закидала, лопухами задвинула.

— Ох, и хитра ты, Ядвига, ох, и умна! — щурясь, похвалил кот. — Как ловко Кощея-то женила! Да и Марьванне подсобила…

— Да срам какой, — сварливо буркнула Ядвига, плеща живой водой во вспотевшее лицо. — Потомственная ведьма, пра-пра-правнучка моя, а одна мыкается! Молодость была, красота была, а мужика себе не нашла! Все по Лешему какому-то блудливому сохла! И-эх, молодежь… Как тут не вмешаться, как не подсобить?! А Кощей — он парень правильный, не балованый. Злой это он от воздержания был. Хорошим мужем будет, раз уж решился, раз уж Машку выбрал. Сам, что кхарактерно! — Яга многозначительно подняла палец вверх.

— А если б не выбрал? — лениво поинтересовался разнежившийся на солнце кот, отгоняя хвостом надоедливую золотую стрекозу.

— Ну, и блудил бы по миру, искал бы, раз дурак такой, — сердито сказала Яга, цепляя полные ведра к коромыслу. Кот с уважением оглядел тяжкую конструкцию на ее плечах.

— Фитнес? — уточнил он. — Форму поддерживаешь?

— Ага, — ответила спортивная Яга. — Ну, как там Маняша-то моя?

— Ой, хорошо, — ответил кот, спрыгивая с колодца и сикотя по тропинке лапками вослед за босой Ягой. — Расцвела. Похорошела. Краса писанная! Первая красавица на все ТриДевятое, никто такой больше не видывал. И рост, и стать — ну, как есть царица Кощеева! И шелк, и бархат к лицу ей, и злато с серебром к месту! И лицом, и умом, словом, всем хороша…

— Освободители-то были? — пропыхтела Яга из-под коромысла.

— Был один, — философски заметил кот, остановившись и сев на жопу, чтобы задней ногой подрать отчаянно чешущееся ухо.

— Это который?

— Да из молоденьких, Андрей-богатырь, — снисходительно ответил кот, усмехаясь в усы.

— Не триггернуло ее?

— Триггернуло, — ответил кот. — Яйцо кощеево притащил богатырь, с иглой. Красой ненаглядной называл Марьванну. Песни слащавые как «Модерн Толкинг» пел. С собою бежать звал.

— И она чего?

— Да чего… Яйцо обманом-то у него выманила. Дай, говорит, подержать. А то не держала я в руках яиц Кощеевых. А как завладела иглой-то, так и отдубасила сковородой чугунной богатыря.

— Ну?!

— Ох, и крику было! Чисто птица Сирин али Гамаюн орала! И бесстыжим похотливым потаскуном обзывала, и срамным любовником кликала. «Всем, — кричит, — расскажу, как у законного мужа жену увести собрался, хлыщ залетный! Чтоб глаза, — говорит, — лопнули твои со стыда!». А Кощейка сверху, с башни, издевательски хохотал.