– Не играй со мной, Рен.

Положа руку на бешено бьющееся сердце, возражаю:

– Честно. Она просто… Мама.

– Как называл ее твой отец? – спрашивает незнакомец.

– Не знаю. Не помню.

– Как ты можешь не помнить?

– Он давно умер, – говорю я. Вместе с нашей старшей сестрой Имоджен, но этим я с чужаком не делюсь, потому что это не имеет отношения к делу. – Мы были маленькие. Я его почти не помню, поэтому не знаю, как он называл Маму.

Не помню даже его имени… Знаю только, что по пальцам одной руки можно пересчитать, сколько раз Мама упоминала его и Имоджен. Разговоры о прошлом, о том, как все было раньше, вызывали у нее грусть. С трудом представляю себе, что кто-то станет рассказывать про покойного мужа и умершего первого ребенка без особой необходимости. Я видела, как блестят от слез ее синие глаза, как отчаянно она старается сохранить самообладание, и внутри у меня все сжималось, поэтому со временем я просто перестала спрашивать.

Их тела погребены за домом, а могилы отмечены плакучей ивой и клумбой красных бальзаминов. Мама сажает их каждую весну, потому что это были любимые цветы Имоджен. Я точно знаю только то, что у папы были каштановые волосы и широкая улыбка, а Имоджен выглядела точь-в-точь как я. «Вас можно было бы принять за двойняшек, – всегда говорила мне мама. – Ты вылитая старшая сестра».

Застонав, чужак приподнимает и отталкивает Сэйдж. Она падает на пол, потом бросается через комнату в мои объятия.

– Я много дней ходил по этим лесам, – говорит он. – Устал, и терпение у меня на исходе. Вот что, девочки, не хочу орать на вас или делать такое, о чем утром пожалею, поэтому ложитесь в постель, а когда солнце взойдет, мы попробуем поговорить снова.

Сэйдж поднимает на меня глаза, а я стараюсь унять дыхание, чтобы успокоиться.

Незнакомец прикручивает фитиль лампы, пока пламя не гаснет, потом засовывает свое оружие за пояс брюк и направляется к маминой кровати. Взявшись дюжими руками за изножье, он всем телом начинает толкать кровать перед собой. Ножки скребут по полу, а он толкает и кряхтит.

Не спрашиваю, что он делает.

Я уже поняла.

Когда он заканчивает, кровать стоит вплотную к двери – нашему единственному пути спасения, если не считать пары маленьких окошек. Незнакомец тут же скидывает ботинки, расстегивает фланелевую рубашку, укрывается одним из маминых лоскутных одеял и, не теряя времени, вытягивается на кровати.

– Засыпайте, девочки. Скоро утро.

Взяв сестру под руку, веду ее к кровати Иви. Она стоит дальше всех от чужака, и мы забираемся в постель. Пропускаю ее вперед, решив, что Сэйдж будет чувствовать себя спокойней между стеной и мною, и расправляю одеяла.

Укладываюсь на бок и сквозь прищуренный глаз слежу за незнакомцем, потому что нутром чую: его ни на секунду нельзя упускать из виду.

Раз дело касается нашей безопасности – и жизни, – буду следить за ним всю ночь.

Кроме того, я все равно не засну.

Только не в его присутствии.

Когда неизвестно, кто он и чего хочет от нас.

И что собирается сделать с нами утром.

– Когда улетаешь? – Муж проводит пальцем по корешкам книг в магазине на Хэнкок-драйв. Это модернизированная версия Мейн-стрит в Стиллуотер-Хиллз. Здесь каждый магазин, каждая витрина скопирована со старых построек, выполненных в викторианском или тюдоровском стиле и уцелевших со времен расцвета угледобычи в окрестностях городка.

Вот чем мы заняты по субботам. Поздний завтрак съедаем в сонном придорожном кафе, где нас знают по именам, потом направляемся в «Рейвен-Букс» – купить последние бестселлеры. В полдень возвращаемся домой и занимаемся своими делами, то есть Брант удаляется к себе в кабинет, а я стираю, убираю и общаюсь по телефону с подругами и родней. Иногда принимаю ванну с пеной, если скучно. Под настроение совершаю онлайн-покупки в своих любимых бутиках Нью-Йорка. Там меня давным-давно называют по имени.

Хотя так было не всегда.

Когда-то мы проводили субботы в постели, делая перерывы, чтобы принять душ и заново наполнить бокалы. Мы их называли «голыми субботами», так было модно в то время. Теперь, когда все это в прошлом, я уж и вспомнить не могу, сама к ним охладела или у мужа пропало желание. А это о чем-то говорит.

– Разве я тебе не говорила? – удивляюсь я. Брант поворачивается ко мне, приподнимает одну бровь песочного цвета. – В этом году я не еду.

Его рука отрывается от обложки «Алхимика», муж наклоняется ко мне.

– Не едешь? В смысле, совсем не едешь?

Я понимаю, куда он клонит. На протяжении всей нашей совместной жизни самые холодные месяцы я провожу в Майами со своей лучшей подругой Кейт. Солнце и избыток витамина D всегда спасали меня от зимней хандры. К тому же Кейт еще и непоседа. Я очень дорожу нашей дружбой, но, хотя имею возможность уехать прямо сейчас, сделать этого не могу.

У меня осталось слишком много вопросов.

– Ник… – Голос Бранта звучит мягко, и я понимаю, что он пробует порассуждать со мной на эту тему. – Ты окончательно решила?