А: Ты написала в фейсбуке, что главное, чтобы не Колин Ферт.

К: Да, я не выдержу таких новостей про Колина Ферта.

В начале 2019 года в Париже был показан проект «Дау», который изначально задумывался как фильм про физика Льва Ландау, но в результате оказался гораздо более масштабным культурным явлением. Режиссер Илья Хржановский снимал «Дау» больше 10 лет. В Харькове были выстроены гигантские декорации – целый научно-исследовательский институт. В съемках участвовали сотни человек – в основном непрофессиональные актеры, математики, физики, художники, музыканты, журналисты – они надевали одежду 1920–1960-х годов и жили в интерьерах и условиях того времени, находясь практически круглосуточно под наблюдением камер. Проект вызвал много споров и критики – его называли и одним из самых интересных культурных событий десятилетия, и провалом десятилетия. Многие были возмущены даже не самими фильмами «Дау», посмотреть которые смогли далеко не все (сначала их показывали только в Париже и по специальной визе), а съемочным процессом – серьезными нарушениями морально-этических принципов, о которых сообщали некоторые участники проекта.

Андрей: Судя по всему, многие из тех, кто снимался в «Дау», были психологически травмированы в процессе производства этого произведения искусства, но никто из них не только не дошел до суда, но и не высказал громких публичных обвинений.

Катя: Я бы так сказала: есть миф о том, что многие участники проекта были психологически травмированы, обмануты, избиты, изнасилованы. Но людей, свидетельствующих об этом в публичном пространстве, особо нет, поэтому и возникает вопрос – нужно ли их защищать?

А: Защищать мы в этой ситуации можем символически – например, бойкотируя фильмы проекта «Дау». Журналист Александр Горбачев спросил своих многочисленных подписчиков в фейсбуке, пойдут ли они смотреть «Дау». Большинство ответило отрицательно.

К: Эта позиция очень понятна. Последние годы, пока Хржановский монтировал более 700 снятых часов, мы боролись за этику против насилия и против потребления насилия как искусства. Мне тут интересно другое – говорят, что люди могли посмотреть отснятые с их участием материалы и не разрешить их использовать в окончательном монтаже. Получается, что все элементы насилия – мы знаем, например, что в «Дау» неонацист Тесак режет свинью, женщину насилуют бутылкой – включены с согласия людей, которые там снимались. И что нам дает их согласие?

А: Если было дано согласие, можно ли считать, что преступления не было и перед нами произведение искусства? Тут есть, в общем, три позиции. Первая – вот есть произведение искусства, суди о его художественных качествах независимо от того, связаны ли с ним какие-то обвинения; вторая – смотреть произведение искусства, которое было создано с нарушением наших представлений о морально-этических нормах, это все равно, что скупать краденое; третья – информация о нарушениях не должна влиять на решение смотреть или не смотреть, но на восприятие того, что ты увидишь, она повлияет.

К: В журнале «Сеанс» вышло два текста о «Дау» – Юрия Сапрыкина и Александра Тимофеевского с Татьяной Толстой [12] . В обоих написано, что это великое новаторское произведение искусства, которое показывает нам природу человека в глубоких и высокодуховных тонах. Но это сводит разговор к бесконечному спору поколений – вы со своей повесткой про насилие всех достали, смотрите со своей этикой западной и мелочной что-нибудь простенькое, а произведения искусства не трогайте.

А: Подожди, это вообще важно – искусство «Дау» или нет?

К: Мне кажется, важно. Ты же не спрашиваешь себя, должен ли ты ходить по улицам, на которых творится насилие, заходить в метро, если там кому-то оттоптали ноги.

А: Те, кто выступает против «Дау», исходят не из того, что там есть насилие, а из того, что насилие, как физическое, так и психологическое, – это часть производства, органическая составляющая проекта. И получается, что зрители, которые идут на «Дау» и знают про эту составляющую, хотят посмотреть в том числе на мучения людей.

К: Мне кажется, дело в том, что у этого насилия есть режиссер. Он создал условия для насилия, это насилие наблюдал, не останавливал, провоцировал, а потом монтировал. То есть это очень рукотворное насилие. Можно отказаться смотреть, но, если это классно сделано, почему бы и не взглянуть?

А: Жертве очень сложно публично рассказать о пережитом насилии. Возможно, отсутствие публичных выступлений связано именно с этим, а не с тем, что все участники проекта хотели, чтобы их помучили перед камерой.

К: Но были ведь и такие. Например, Марина Абрамович – современная художница, которая из своих мучений делает искусство и показывает человеку, как он причиняет боль другим. Понятно, что в человеческой природе заложен интерес к насилию, и искусство не может обходить эту тему. И тогда для тебя как зрителя, чем отличается насилие в произведении искусства от реального насилия?

А: Мне кажется, дело в масштабе. Когда я смотрю на произведение искусства, в котором есть элемент насилия, оно не сводится для меня только к нему. В «Дау» есть режиссерский замысел – хорош он или плох, но он грандиозен. Режиссер такого огромного проекта не может физически объяснить каждому человеку, которого зовет на съемки, весь этот замысел.