Вру, естественно, ребёнок ночует у родителей, не оставлять же одну, она для меня кроха. Но пускать Хабарова в пустой дом страшно. Я слишком опустошена, слишком устала, слишком… любви хочу. Не нужно подпускать змея искусителя так близко в момент полной безоружности. Опасно.

— Колючка, — вздохнул Хабаров. — Давай сюда свои ладошки, аптечку достану.

Ладошки он поливал минералкой, тёр салфетками, чем-то мазал… когда вскрикнула, даже подул. Странно видеть Хабарова таким. Волосы взъерошены, рукава небрежно закатаны, сама рубашка в золе, на носу тоже пятнышко, мне стереть хочется, но я не буду. Тихо радуюсь, что трезвая. Трезвая я в разы разумнее.

— Я пойду, — говорю, и свои ладошки отнимаю. В конце концов не так и больно, если быть честной. — Спокойной ночи.

Взгляд Хабарова укоризненный, прям так и говорит о том, что спокойной ночи не будет. А вот я точно упаду на постель и сразу вырублюсь, если конечно не стану думать о внезапно свалившемся мне на голову миллионере.

— Упрямая ты.

Я кивнула, что есть, то есть, не отнять. Открыла дверцу, чтобы выйти, и напоследок все же повернулась к Хабарову. Зря. Он словно этого момента ждал, я буквально повернулась в его губы. Неожиданно мягкие, а так и не скажешь. Нежные, миллионерские… Хабаров дымом пахнет, да и я наверное насквозь пропахла им.

Не хочу касаться его, но этот недопоцелуй… надо что-то делать. Прекратить, желательно, прямо сейчас. Но я положила руку на его плечо, одну, вторая так и замерла на дверце автомобиля. Хабаров принял это, как приглашение. Оказалось губы мягкие, но одновременно твёрдые. Настойчивые. Обещают много, и так поверить хочется… Хоть на ночь. Касаюсь его языка своим и словно трезвею. По крайней мере начинаю соображать, напоминаю себе — Хабаров моя погибель. Отстраняюсь, Хабаров чуть слышно стонет огорченно, а я так вовсе кричать готова. Ничего, перетерпится.

— Спокойной ночи, — напоминаю я и выхожу. И кричу все же, правда уже от страха, а не от сексуальной неудовлетворённости. Кричу матом, что меня не красит. — Блядь! Сука!!!

Зажимаю рот рукой. Вглядываюсь в темноту. Смеюсь. Утка, долбаная утка!

— Что там? — встревожился Хабаров вылетая из машины.

— Твоё сторожевое пернатое.

— И правда, — согласился Хабаров посветив телефоном. — Моё.

Домой иду — улыбаюсь. Ладно хоть не видит никто в темноте. Вот столько всякой бяки случилось, а мне хорошо. Абсурдная я. А Хабаров сзади мучается, пытаясь запихнуть утку в свое мазератти, которое не мазератти вовсе.

— Вот засранец, — ворчит он. — Лезь давай и только попробуй посри!

Утка орёт, ей мазератти явно не по вкусу.

— Да брось его, — советую я от калитки. — Сам дойдёт.

— А вдруг машина какая задавит? — сомневается Хабаров. — Так и помрёт гад, некормленым.

Я тихо смеюсь и закрываю калитку. Сегодня просто неправильный день, я подумаю обо всем этом завтра.

Селезень орал в истерике. Судя по запаху ещё и обосрался. На скорости за двести километров по проселочным дорогам его явно не катали еще. Дымом воняет, уткой моей воняет, пиджак явно хана, туфлям из какой-то элитной кожи тоже, возможно и машине, а я лечу вперёд и улыбаюсь, как дурак. И орать ещё хочется от восторга. Я не зря приехал, нет, не зря. Все получится.

Машину развернул уже на полпути к городу и погнал обратно. Завтра новый день, разборки насчёт сгоревшего поля, хотя врать не буду — сам бы его поджёг, если бы знал, что после него Любку так развезет. Нужно как-то уложить свой взбествшийся организм спать. С визгом притормозил у дома, забыв про соседей, открыл пассажирскую дверь.

— Вытряхивайся, — велел я селезню. — Немедленно.

Он посмотрел на меня осоловелыми, ещё более красными чем обычно глазами и буквально выпал из машины. Проковылял к кустам и свалился, вытянув лапы.

— Если сдохнешь, — продолжил я, — Я тебе лебедя мраморного на могилу поставлю.

Свалился спать прямо немытым, только сил и хватило, стянуть ботинки и штаны. Мне ничего не снилось, вот вообще, хотя я не против был хотя бы во сне — пока, заглянуть Любке под платье… Белоснежные простыни в серых разводах от золы и пепла, руки тихонько ноют от ожогов, настроение охеренное, и утка, к сожалению не сдохла. Оклемался, гад, привычно уже начал орать утром требуя еды. Я торопливо принял душ — колхоз меня ждёт, Люба, в перспективе и секс с Любой… Накормил утку от души, вывалив все, что нашёл — не жалко, это можно сказать, не утка, а целый Купидон.

Затем заглянул в машину. Дымом пахнет, утка и правда обосралась, в общем садиться в мой новенький Бентли пока совсем не тянет. Обернулся, а селезень стоит сзади.

— Тебе чего? — удивился я.

Тот меня за лодыжку цапнул, вынуждая посторониться и тяжело замахав крыльями влетел на пассажирское сиденье через пассажирскую дверь.

— Вот же наглость, — поразился я. — Пшел вон, я уже не в эйфории!

Вытолкал пернатое, машину запер и пошёл к сельсовету пешком. Стало уже ушло, только лепешки остались, настроение у меня отменное, хоть песни пой, право слово. Селезень догнал меня у магазина. Эта толстозадая тварь реально умела летать, отрывая свое упитанное тело от земли едва на полтора метра, и пролетая так не больше десятка. Догонит меня и ковыляет рядом. Я пытаюсь делать вид, что его не замечаю, прибавляю шаг, он не поспевает, отстаёт. Затем взлетает и догоняет снова. Блядь. Ну какой авторитет, если меня на работу провожает утка? Сегодня же найду, где живёт его хозяйка и велю птицу запереть, да как следует.