– Как и любое социальное движение, феминизм неоднороден, – сказала она. – Раздоры между его течениями и внутри них иногда даже яростнее, чем споры с мужчинами.

– Подозреваю, что вы ссоритесь посильнее, чем фрейдисты с юнгианцами.

– Наверное, да. По статистике, половина банов в феминистских пабликах выписываются женщинам. Движение расколото. Если либеральные и интерсекциональные феминистки в целом дружат между собой, то радикальные презирают первые два течения и называют их представительниц подстилками патриархата.

– А в чем коренное различие между ними?

Ира сделала последний глоток пива и вытерла губы, аккуратно, как на званом ужине, приложив к ним салфетку.

– Либеральные феминистки борются за равенство прав с мужчинами и выступают за равные зарплаты, за равные карьерные возможности, за отсутствие гендерных привилегий. Либеральные феминистки винят не отдельных мужчин, а консервативные патриархальные ценности. Интерсекциональные феминистки идут дальше и воюют с притеснением как таковым. Если либеральный феминизм по преимуществу ставит в центр белую западную женщину, то интерсекциональный настроен на устранение самых разных дискриминаций: по гендеру, по цвету кожи, по сексуальной ориентации, по возрасту, по телосложению. Иначе говоря, интерсекциональные феминистки расширяют пространство борьбы и шире толкуют справедливость.

– А радфем?

– Радфем беспощаден ко всем, кто не разделяет его ценности на сто процентов. Для радикальных феминисток женщины и мужчины – это два полушария, два замкнутых сообщества: первое – угнетенные и жертвы, второе – угнетатели, абьюзеры, насильники. Третьего не дано. Они убеждены, что нет мужчин вне патриархата. Тогда как либеральные и интерсекциональные феминистки хотят реформировать систему, радикальные мечтают ее опрокинуть. Отсюда и введение в речь феминитивов, и отрицание концепта романтической любви, и даже неприязнь к трансгендерам.

– Я, конечно, трансами не восхищаюсь, но их-то за что? – удивился Елисей.

– По мнению радфем-активисток, есть за что. Если женщина меняет пол на мужской, то ее причисляют к предательницам. Мужчину, который совершает обратное, тоже не признают за своего. Радикальные феминистки утверждают, что женщина не с рождения – это ненастоящая женщина, так как бывшему мужчине неведомы ощущения бесправного и угнетенного недосущества, которым якобы чувствует себя женщина.

Елисей хмыкнул, чтобы резко не выражаться.

– Некоторые радикальные феминистки ненавидят маникюр, юбки, бюстгальтеры и любые собственные неудачи объясняют через гендер, – сказала Ира.

– Если мой вопрос покажется нескромным, ты вправе разбить о мою голову бокал, – произнес Елисей. – К какому направлению себя относишь ты?

Ира, прищурившись, приподняла бокал над столом, взвесила в руке и опустила обратно.

– К анархо-феминизму. Я тоже за кардинальную перестройку общества, но по экономическому принципу, а не по радфемовской модели. Меня раздражают развязные мужланы и книги с идиотскими названиями вроде «Женщина как социокультурный продукт», и вместе с тем я понимаю, что дремучие патриархальные нравы и неравенство зарплат – это далеко не все ущербные стороны современной цивилизации.

Пока Елисей осмыслял услышанное, Ира поблагодарила за пиво и сообщила, что ей пора.

– Мне надо морально подготовиться ко сну, – пояснила она. – Тяжело засыпаю на новом месте. Настоящая головная боль.

– Лучшее средство от головной боли – напряженная интеллектуальная работа, – заверил Елисей. – Например, игра в крестики-нолики с воображаемым врагом. Подсчет овец также годится.

Ему не хотелось отпускать Иру. Он восхищался девушками, которые, будучи красивыми и умными, не выставляют напоказ свои преимущества и не напрашиваются на симпатию.

– Когда заметка о стауте будет готова, я могу отметить тебя в публикации, – предложил он. – Ты ведь подписана на мой блог в «Инстаграме»?

– Я оттуда удалилась. Лучше прочитаю заметку на «Крафт депо».

– Упомянуть тебя в ней?

– Не стоит.

Внутри Елисея как будто застрял лифт, с грохотом и скрежетом.

– Тогда с моей стороны будет преступным не соблюсти правила этикета и не предложить тебе еще одну дегустацию. Само собой, никаких сидров, сладких элей и молока в составе.

– Почему бы и нет?

Она произнесла это непринужденно, без вежливой сухости и без церемонной улыбки. Лифт снова поехал.

– Тогда так же, через неделю, в пятницу?

– Я за. В восемнадцать. Или в девятнадцать. Если тебе удобно.

– В восемнадцать! – воскликнул он и с трудом удержался от неуместного «спасибо».

Они договорились, что Ира добавит его в друзья «ВКонтакте», и попрощались у бара.

Елисей твердо решил не оборачиваться. Оглянешься – пропадешь. Оглядка – растерянность, сбой, навязчивый морок. У него забор забот и еще тысяча причин не оглядываться.