Словом, не сунется сюда никто пришлый, иначе и Большой Мо, и Тим, за любовь к винтажным «ковбойским» плащам-пыльникам из натуральной кожи, прозванный Долгополым, мгновенно забудут о приобретенной за последние пару десятилетий респектабельности и снова станут сами собой – жестокими и беспринципными хищниками. И нам тоже придется забыть о мелких гешефтах и разных небольших услугах, оказываемых друг другу, и тоже стать теми, кем мы все же являемся – охотниками. Охотниками на тех самых хищников. И чертов Булыжник, как и двадцать пять лет назад, заполыхает ярким пламенем и утонет в крови. Но новой войны никто не желает, и потому все останется как есть.

– Во-о-от, – продолжает мечтать Хавьер. – Мы с тобой, понятное дело, всех валим…

Ну да, с твоей-то вечной слабенькой «С» [8] по стрельбе… (Похоже, единственная «ахиллесова пята» нашего Бланки – огневая подготовка, ну, никак у него с пистолетами не ладится). Завалит он всех…Ага, держи карман шире! Глазками в заведении Вики ты, юноша, стреляешь куда лучше, чем из табельного «Ската». Вики сколько раз рассказывала, мол, на стажера вашего половина девочек слюни пускают, аж кипяток по ляжкам брызжет.

– А в задней комнате – заливается певчей птицей этот фантазер, – связанная Эйнджел Лима!

– Кто? – я чуть воздухом от неожиданности не поперхнулся.

Губа у моего молодого товарища явно не дура. «Плейбой плеймейт» прошлого года… Однако!

– Хави, ты ври – да не завирайся! Чего бы она на нашем богом забытом куске камня забыла?

– Да какая разница?! – прерванный «на самом интересном» мечтатель возмущен до глубины души. – Турне у нее, например! Во-о-от, а рядом с ней – чемодан. Здоровенный такой. А в нем – миллион.

Угу, миллион… А чего ж тогда не два – как раз пополам на двоих раскидать проще будет.

– Точно, Хави, – сделав серьезное лицо, поддакиваю я. – А сверху на пачках бабла – два огромных мотка русской изоляционной ленты. Синей такой.

– Зачем? – явно не понял меня Бланка.

– Рожу тебе перетянуть, чтобы по шву не треснула! – хохочу в голос я.

Хавьер только собирается мне ответить, причем – явно что-то недоброе сказать хочет, по глазам вижу, но… Наш диалог прерывает сигнал вызова.

– Ноль четыре – два, ответьте Базе. Ноль четыре – два – Базе. Прием.

«Ноль четыре – два» – это мы… Все, спокойный субботний день закончился, началась трудная ночь. И сразу с чего-то серьезного. По мелочам, вроде художественных выкрутасов Стивена Ричардса, патрульным из Управления текстовые сообщения скидывают. А вот если голосовой вызов – значит, шутки кончились, толком не начавшись.

Цепляю на ухо клипсу гарнитуры мобильного коммуникатора.

– На связи ноль четыре – два. Прием.

– У нас «четыре – десять» за баром «У Мэгги». Как принял? – в голосе О’Хары слышны нотки сочувствия.

Ну, да, неопознанный труп с признаками насильственной смерти – просто отличное начало вечера, чего уж там!

Включаю проблесковый маяк и сирену: движение к вечеру уже довольно плотное, а у нас – служебная необходимость. Так что, дамы и господа, придется слегка посторониться…

Вот в такие моменты я дико жалею, что живем мы на теплом Булыжнике, а не на каком-нибудь Сером Фьорде, где среднегодовая температура едва дотягивает до плюс трех по Цельсию. У нас – не так, у нас климат ближе к субтропикам. Тепло и влажно. И из-за этого порой приходится видеть нечто подобное.

Тело лежит в проржавевшем до дыр коробе давно не работающего коллектора старого, времен освоения планетоида, атмосферного процессора. Давно лежит. Наверное, пару суток, не меньше. Точнее скажет коронер. Но по оттенку бледно-серой кожи и количеству трупных пятен, я и без него на глазок могу прикинуть. Благо, света занимающего чуть не две трети неба Камироса, газового гиганта, вокруг которого и нарезает круги наш Булыжник, вполне хватает даже для чтения не сильно мелкого газетного шрифта.

Откровенно криминальная причина смерти сомнений не вызывает: короткий, кислотно-желтый топ девушки буквально колом встал от пропитавшей его, а потом засохшей крови. Лицо убитой прикрыто какой-то рваной тряпкой. М-да, хорошо еще, что наш Булыжник – всего-навсего терраформированный, ранее безжизненный планетоид, крупная луна, одна из сотен, вращающихся вокруг газового супергиганта. Своей экосистемы тут никогда не было, а «заезжих» паразитов, вроде тараканов, мух, мышей и крыс, время от времени прибывающих к нам с других, менее везучих в этом отношении планет и лун, успешно изводит под ноль санитарная служба. И поэтому вид у тела относительно пристойный (насколько вообще может быть «пристойным» вид мертвого тела совсем еще молодой и, скорее всего, судя по фигуре, бывшей при жизни весьма миловидной, девушки). А были бы у нас тут вечно голодные и готовые жрать все подряд крысы и мухи с их личинками – все смотрелось бы еще непривлекательнее. Хотя, как я уже сказал, и без того выглядит чрезвычайно паршиво. И пахнет… Собственно, только из-за запаха тело и обнаружил привезший в забегаловку кеги с пивом экспедитор. Просто так, ради интереса лезть в узкий, грязный и пыльный короб коллектора атмосферника, заброшенного уже лет сорок как, никому бы и в голову не пришло.

– Ну, что, детектив Бланка, приступайте к составлению протокола первичного осмотра места происшествия, – сделал я приглашающий жест.

– И почему я? – Хави сейчас точно жалеет не только о добавочной порции шаурмы, но и об ужине в целом. Я же говорю – молодой он у нас еще, зеленый.

– А потому, господин детектив-стажер, что у меня в должности имеется слово «старший». И годами я постарше тебя буду. И костюм у меня куда дороже.

Да уж, встрял Хавьер. И деваться ему – некуда, dedovschina, равно как и колесо, вопреки утверждениям Влада, изобретены все же не только русскими. У нас ее, разве что называют слегка иначе. Но принцип тот же: самая грязная работа – на молодых.