И так далее, в том же духе. Впрочем, иногда Петровского, а вернее – Хлебникова, чей свистящий шепот отчетливо доносился из-за кулис, откровенно заносило. Среди его многочисленных цифровых выкладок встречались, например, и такие: «В 1911 году в Швеции было 317 помноженное на 95 финнов и норвежцев»! В завершении вечера, пару слов о своем творчестве, а также законах «формы и веса» сказал и Владимир Татлин. В целом, лекция прошла достаточно ровно, однако без некоторого конфуза обойтись все же не удалось. Когда по окончании выступления был поднят занавес, чтобы Петровский и Татлин смогли пройти за кулисы, перед зрителями, во всей красе, предстал не успевший спрятаться Хлебников. Таким образом, к длинному списку его дисциплинарных проступков автоматически прибавился ещё один.

В полной мере осознав это, «король времени» решил махнуть на всё рукой и, вместо явки с повинной в полк, продолжить вечер в гостинице, где остановился Петровский. И так, ведь: «Семь бед – один ответ»! Помимо его и хозяина, туда же отправились и Татлин со Степаном, купив, по пути, чайной колбасы, ситного хлеба и дешевого красного вина.

Войдя в скромно обставленный номер, Хлебников снял фуражку и задумчиво произнес:

– Да, только в таких местах я и чувствую себя по-настоящему свободным. Словно путешественник, приехавший в незнакомый город. Гостиница помогает сохранить иллюзию утраченной свободы. Вот так посидишь здесь – и, поневоле, забудешь, что утром тебя опять ожидает казарма с её потоками ругани и кулачной учебы. А, вообще, если честно, никакого будущего, для себя, в армии я не вижу. Ну, разве что, мне дадут какую-нибудь очень интересную службу. К примеру, на воздушном корабле «Илья Муромец». О подвигах наших авиаторов так увлекательно пишут! Да и, по-моему, будущее именно за покорением неба!

– Вполне возможно. Но не в такой форме, как сейчас, – покачал головой Татлин – подобно Хлебникову, человек громадного роста со светлыми волосами и простым выражением лица. – Слишком уж нынешние аэропланы смахивают на тупиковый путь развития воздухоплавания.

– Почему?

– Ну, посуди сам, Велимир. Что в современных «фарманах» и «моранах» от птиц? Да ровным счетом ничего! Обшивка жесткая, а у птиц, напротив – оперение мягкое, пластичное. Оттого они и могут парить часами, практически не затрачивая усилий! Вот я и хочу, основываясь на их анатомии, создать совершенно новый летательный аппарат. Легкий и гибкий, человек, в котором, не будет праздно сидеть в кожаном кресле, а располагаться лежа, подобно пловцу. И управлять руками и ногами!

– Хм, а какой же двигатель будет стоять на вашем аппарате? – наконец, отважился подать голос Степан, целиком захваченный разворачивавшейся перед ним новой грандиозной мечтой.

– Ясное дело, что не бензиновый! Я полагаю, что педального привода, при всей легкости конструкции, будет более чем достаточно! Типа, как на велосипедах. И летать на нем следует учить сразу с восьмилетнего возраста. Словно птенцов, ставить детей, так сказать «на крыло»! Пусть привыкают! Вот когда у каждого будет свой собственный летательный аппарат, тогда мы и придем к светлому будущему!

– Полностью с тобой согласен, Володя! – незаметно подмигнул остальным Хлебников. – А как же ты планируешь назвать свой чудо-аппарат?

– Как? Ну, хотя бы, «летатлин»!

– Звучит оригинально. Это, получается, производное от слова «летать» и твоей фамилии?

– Получается, так, – скромно потупился художник.

– Хвалю. Жаль, только, что ни одного экземпляра «летатлина» пока не построено. Придется проситься на «Илью Муромца»…

Разговор этот имел весьма необычные последствия. Отсидев, в очередной раз, на гауптвахте, Хлебников подбил Степана составить ему компанию в написании рапорта о переводе в эскадру тяжелых бомбардировщиков. Получив его, командир полка чуть не лишился рассудка:

– Да они что, шутки шутить вздумали?! – задыхаясь от душившего его гнева, воскликнул тот. – Хороши авиаторы, ничего не скажешь! Один толком в ногу, до сих пор, ходить не научился, другой тоже хорош, с его церковно-приходской школой! И они ещё о нашей гордости – эскадре «Муромцев» заикаются! Ничего себе! Да надо мной вся армия смеяться будет, если я таких клоунов туда направлю! Нет, нет и ещё раз – нет!

Хлебников, впрочем, если честно, на иной ответ и не рассчитывал. Поэтому он, параллельно с неудачной попыткой завербоваться в авиацию, обратился к своему другу и соратнику по футуристическому движению Николаю Ивановичу Кульбину, имевшему приравнивавшийся к генеральскому чин действительного статского советника с просьбой о признании себя невменяемым. И тот незамедлительно начал действовать. В конечном итоге, у поэта и впрямь обнаружили «состояние психики, которое никоим образом не признается врачами нормальным» и отправили для дополнительного обследования в земскую больницу в Астрахань. А Степан, с очередным маршевым пополнением, отправился на фронт…

5.

Единственное, в чем порадели бывалому солдату в Царицынском воинском присутствии, заключалось в том, что приписали его к 26-му Могилевскому пехотному полку, входившему в состав «родной» 7-й пехотной дивизии, в мирное время дислоцировавшейся в Воронеже. Правда, перебрасывалась она на усиление другой армии – 11-й, но это было не суть важно, поскольку прежний командующий 8-й армии генерал Алексей Алексеевич Брусилов тоже пошел на повышение и сейчас возглавлял весь Юго-Западный фронт. Так что, воевать Степану предстояло в практически тех же самых местах, что и полтора года назад, да и, к тому же – с хорошо знакомым начальством. Вот только время было иным.

Едва попав в действующую армию, Степан начал замечать первые признаки растущего недовольства, пока ещё, правда, тлеющего под спудом. Нижние чины откровенно устали от войны. Да и в качественном составе войска заметно изменились. Если, в прежнее время, на службу призывали только после строжайшего отбора, то сейчас гребли практически всех. За исключением, разумеется, откровенных инвалидов. Ну и тех, у кого хватало денег и связей, для того, чтобы откупиться от передовой. Не в лучшую сторону изменилось и продовольственное снабжение. О щедрых пайках первого периода войны теперь вспоминали с умилением. Шутка ли, по тогдашним нормам, только на одного солдата действующей армии полагалось три фунта хлеба, фунт мяса и полфунта сала. Вот уж действительно, ешь – не хочу! В шестнадцатом году о подобном изобилии можно было только мечтать. Лишь по большим праздникам серьезно урезанная порция мяса поднималась до привычной фунтовой нормы. Иногда к ней прибавлялись ещё и фунт подсолнечных семечек, одна селедка и полуфунтовая белая булка.