Ивару сделалось страшно до судороги. Барракуда несколько секунд сверлил его взглядом, потом откинулся назад, оперся руками о пол. Сказал совершенно спокойно:

— Все это длилось много лет… Твой теперешний собеседник из шкуры лез вон, устраивал какое-то подполье, делал тысячу глупостей, сидел в тюрьме, между прочим, и довольно долго… Чего ради?.. Ивар, этот Камень, у которого ты сидишь… Последний из оставшихся Камней. Мы привезли его сюда… Это называется «святыня». Не имеющая никакой утилитарной функции, совершенно бесполезная вещь. Ты слышал, как говорят — «клянусь святыней»?

Ивару и самому случалось так говорить. Но он, конечно, не имел в виду никаких камней.

— Ивар… Я говорю неясно. Паршивый из меня педагог, но ты хоть чуть-чуть… понял?..

Ивар открыл было рот — но в тот же момент оба вздрогнули от пронзительного, сверлящего писка. Барракуда дернул рукав — на белом браслете пульсировал зеленый огонек.

— Да, — Барракуда поднес браслет к щеке.

Ивар не мог разобрать слов — только голос, незнакомый, быстрый, напряженный. Лицо Барракуды сделалось жестким. Как камень.

— Давайте посадку, — пробормотал он сквозь зубы. — А мальчик будет со мной.

Незнакомый старик вошел в зал, сопровождаемый двумя угрюмыми мужчинами, настороженными, как конвоиры. О чем-то отрывисто распорядился Барракуда — прошла минута, прежде чем Ивар понял, что стоит перед собственным отцом.

Старик, безусловно, когда-то был Командором Оновым; Ивар узнал бы отца в любом обличье — пусть седая щетина, пусть проваленные воспаленные глаза, пусть наполовину поредевшие волосы… Но стоящий перед ним человек уже не был Командором. Некогда испепеляющие глаза его утратили и волю, и властность — остались страх и мольба.

Ивар глядел в эти затравленные глаза, и сквозь шум в ушах до него доносились обрывки фраз:

— Один… Я прилетел один… Я безоружен…

— …снова?

Глухой голос Генерала:

— Барракуда… недопустимо…

Желтый огонек на дне выпуклых глаз:

— Я неясно объяснил?!

Да, Генерал не хотел оставлять наедине Барракуду, Ивара и Онова; Барракуда резко одернул его, и тогда они ушли, оглядываясь — угрюмый Генерал, конвоиры, изгнанная из-за пульта Милица, еще кто-то, кого Ивар не успел увидеть…

Отец перевел дыхание. Он дышал тяжело, как после долгого бега, или — Ивар вздрогнул — как тогда в невесомости, в полумраке, в обнаженном трепещущем клубке… Он поспешил прогнать воспоминание. Уничтожить. Стереть.

— Ивар…

Вместо того, чтобы обрадоваться встрече с отцом, он испугался.

— Ивар, сынок…

В голосе Онова скользнуло нотка, от которой на голове у Ивара зашевелились волосы. Онов медленно повернул к Барракуде серое старческое лицо:

— Слушай, Коваль… Я пришел… За своим мальчиком. За своим единственным сыном…

Барракуда понял сразу — Ивар услышал, как он со свистом втягивает воздух.

— За своим единственным сыном…

Ивар еще не понимал.

— Я… Своей рукой погубил своего…. Саня умер час назад… Саня…

В сознании Ивара будто некрепко защелкнулась щеколда, запрещающая понимать слова отца и по-настоящему верить в них. Нет, спокойно сказал он себе. Так не бывает. Я не слышу. Не слышу.

— Коваль… Я привез тебе заложника. Лучших, чем я, заложников тебе не сыскать… Тебе будет все. Все, и даже больше. Мы отдадим тебе все… А ты отдай мне сына. Отдай! Ничего не осталось. Возьми Город на разграбление… Отдай мне моего сына!..

Ивар задрожал. На его глазах отец метался, как заглоченная капканом жертва; на глазах сына он молил врага о помиловании — о чем-то большем, нежели просто дарованная жизнь.

— Ты получишь… все. Никто не станет преследовать тебя. Этот мальчик дороже, чем… Возьми меня заложником. Отпусти его.

Голос отца шелестел, как струйка песка на дне вентиляционной шахты.

— Я потерял одного сына… Я не могу потерять другого…

Саня, подумал Ивар. Опасно заскрипела щеколда, он поспешил глубоко вдохнуть и сказать себе как можно тверже: нет.

— Нет, — шепотом сказал Барракуда. — Я не могу, Онов… За моей спиной люди, я не могу рисковать… Ты — плохой заложник. Я уважаю твое желание пожертвовать собой — но не с моей помощью, Онов.

Командор молчал; казалось, что он не в состоянии понять обращенные к нему слова.

— Ребенку ничего не грозит, — сказал Барракуда громче. — Ему ничего не грозит, если ты исполнишь обещание…

— Я исполню обещание… — эхом отозвался Онов.

— …и получишь ребенка обратно. Если я отдам его сейчас… Никакое честное слово не защитит тигардов.