Как они нам махали! Будто встречали самых родных и самых близких, очень дорогих им людей, с которыми были разлучены, а теперь, вот, свиделись. Как они радовались нашему неожиданному приходу!

«Ты, моряк, красивый сам собою,

Тебе от роду двадцать лет,

Полюби меня, моряк, душою,

Что ты скажешь мне в ответ.

По морям, по волнам,

Нынче здесь, завтра там.

По морям, морям, морям, морям, эх,

Нынче здесь, а завтра там…»

Скептик тут же заметил бы: ну, конечно, рады! Они же всегда рады. Потому что в тех условиях, в которых они там работали, это был им подарок судьбы, хоть какой-то шанс на надежду скрасить свое однообразное существование.

Согласен, – пусть шанс. И шанс – мимолетный как поцелуй. Но кто же упустит, кто ж не воспользуется?

А тут, значит, аж два боевых корабля входят, с матросами!

И вдруг, как только мы туда вошли, в бухту эту, – вошли в полном восторге! – наш командир, капитан второго ранга Барков, в отличие от командира «двойки», капитана второго ранга Попова, повел себя странно: он тут же, на сколько позволяла длина якорь-цепи, практически посредине этой бухты сразу велел отдать якорь. И мы встали намертво. А «двойка» спокойненько подошла к пирсу, где стояли рыбачьи суда, и там «привязалась». Вообще-то, мы оба туда зашли – «двойка» и мы – только чтобы заправиться пресной водой. Она ж у нас не только питьевая – мы и умываемся, и обеды готовим на ней, и так далее, и так далее, и так далее. Но Веня встал на рейде – как вкопанный!

6. БУНТ

Веня Барков встал на рейде – как вкопанный, и мы заподозрили неладное и начали потихоньку звереть. И не только мы. Офицеры тоже посчитали себя жестоко обманутыми и начали недовольно гундеть: «Сколько времени уже под ногами суши не чувствовали! Даешь суши!» Хоть и не за нас они радели, за матросов, – не было им до нас никакого дела! – но и среди них пошли разговоры: «Что он творит, попугай камчатский? Топорок!» Они-то уж точно собирались ступить на сушу, офицерики наши…

«Топорок» – так офицеры прозвали между собой Веню, своего командира. Топорок – это птица такая. Она гнездиться на скалах вместе с чайками, гагарами и бакланами. Топорок – маленький и толстый, совсем как Веня. Эту птицу еще называют «дальневосточный попугай». Очень такой надутый и с клювом. Иногда можно было услышать среди офицеров: «Топорок, мол, то. Топорок, мол, сё…» Так вот, мичманы и офицеры стали что-то гундеть между собой против «Топорка». Ну и мы, соответственно, – тоже. Но пока терпели…

Самый ужас для нас наступил, когда более или менее стемнело, – и на берегу зажглись огни, и заиграла музыка.

Градус беспокойства начал расти…

Хорошо, если бы мы пришли одни, без «двойки», бросили бы якорь посреди бухты – и остались себе ночевать. Но нет! А ведь люди – создания глупые и тупые! – больше всего на свете страдают от сравнения себя с кем-то еще, причем, если это сравнение не в их пользу.

Так и мы…

Глядим – и что же мы видим? А видим мы вот что: вся команда «двойки», кроме вахтенных, уже стоит на юте, трап подан, у всех – «парадки», на головах – белые бескозырки…

Стал закипать бунтарский дух!

А тут еще наш радист, старшина первой статьи Александр Нехорошев усугубил наше состояние тем, что, связавшись с радистом «двойки» по УКВ в звуковом режиме, спросил его:

– Что происходит?

А оттуда раздался радостный, плотоядный, полный вожделения голос:

– На танцы идем! На танцы! Всё! Всё! Всё! Конец связи!

Оказывается, именно в этот день недели на острове Шикотан устраивались всеобщие танцы.

Саша Нехорошев тут же распространил эту «благую весть», и все «прихожане», вопреки здравому смыслу – на рейде ведь стоим! – стали готовиться к празднику. Кто-то вытащил и стал надраивать хромовые ботинки, кто-то бляхи затеял начищать – короче, начали собираться на эти самые танцы. Но наша «единичка» как стояла, так и продолжала стоять посреди бухты – и никуда идти не собиралась.

И тут – началось!

Стали костерить Веню громко, не стесняясь, хоть и не матерными еще словами, но в таких терминах, что даже простой русский мат показался бы детским лепетом в сравнении с теми эпитетами, которыми награждали разгневанные матросы своего ненавистного командира. В общем, закипало страшное негодование.

Сам Веня почему-то не показывался. Обычно его всюду видишь, где какой непорядок собирается: глядь – а он уже тут как тут, порядок наводит! А сейчас его, почему-то, нигде не было видно, хотя непорядок собирался быть немалым. Дверь каюты капитана второго ранга Вени Баркова была заперта изнутри. А градус недовольства подымался как у лихорадочного: мысли и чувства кипели и булькали в котелке местечкового бунта.