По понедельникам, чаще всего с утра, когда все утихомиривались и расходились кто куда, Вика садилась писать очередное письмо Валерке в армию. Ей очень это нравилось — вырывать двойной лист из тетради, брать ручку, и усевшись по-удобнее начинать свой рассказ о том, как прошли эти дни, кто в кого влюбился, кто с кем расстался, в общем о жизни, которая бурлила вокруг. Не писала она только о себе, вернее о своём состоянии, зачем ему знать о той черноте, которая наполнила до краёв ее душу.

А ещё, в редкие часы тишины, Вика любила посмотреть фильмы, которые оставил ей Валерка. Про любовь, конечно, было мало, по пальцам можно было пересчитать, но из всего просмотренного, больше всего ей понравилась «Горькая луна». Несколько раз пересматривала, все примеряя на себя ситуацию, а смогла бы она вот так взять и влюбиться в девушку, влюбиться по-настоящему, со страстями, с ревностью. Вот Рита… Можно ли назвать любовью, то что происходит между ними или это просто такая форма девичьей дружбы? Вика долго добивалась права быть рядом с ней, а добившись, сделал так, чтобы никто другой больше не смог так приблизиться к Рите, как приблизилась она. С вожделением смотрела на неё, открыв рот слушала, готова была идти в огонь и в воду за ней. Однажды даже оказалась голая в одной постели с подругой. Но это история тёмная… Анализируя отношения, Вика все же пришла к выводу, что никакая это не любовь — это восторг, поклонение, может быть даже подобие раболепия, ну уж никак не любовь.

Об этом Вика тоже не писала в своих письмах Валерке, не хватало ему в армии ещё и об интимных подробностях бабской любви читать. И так хватает проблем, с которыми солдатам приходится бороться по средствам онанизма. А вот на день рождения Вика решила сделать парню подарок, накинула на голое тело плащик, и распахнув его, сфотографировалась в кабинке для моментальной фотографии, из того, что получилось, выбрала лучшее, положила в конверт между двумя вполне пристойными снимками, и отправила, в надежде, что Валерке будет приятно. А оставшиеся дубли долго рассматривала, наслаждаясь сама собой.

Оказалось, что Вика впервые сфотографировалась обнажённой, сколько всего было, но ни разу не возникла мысль сняться голой. Да и то, что произошло, было скорее спонтанным решением, чем продуманным шагом, просто захотелось сделать Валерке приятный подарок, а тут подвернулся случай…

За несколько недель до смерти, мама решила, что будет правильным вернуть себе и дочери девичью звучную фамилию Райс, надоело быть Тимофеевой, тем более сам Тимофеев уже давно стёрся из памяти и ни чем о себе не напоминал. Собрали документы, отнесли в паспортный стол, а там паспортистка вдруг забраковали фотографии и посоветовала сходить в универмаг, там, мол, есть фото-кабинка и снимки получаются такие как надо.

— Подождёшь меня здесь, — сказала мама, держа в руке полосочку с тремя кадрами, она протянула дочери помятый рубль, и продолжила, — фотографируйся, а я пока сбегаю в галантерейный, тесьму белую куплю.

Вика вошла внутрь, задёрнула штору, поправила причёску и сунула в прорезь деньги. Сидеть в малюсеньком замкнутом пространстве в ожидании вспышки было как-то неуютно, и даже стрёмно, захотелось скорчить рожу, высунуть язык, но мозг не успел дать команду мышцам лица, кабинка озарилась ярким светом, клацнул затвор, ещё раз и ещё… Зрение не успело восстановиться, как из отверстия выползла полоска с фотографиями. Разглядывая их, Вика не могла сдержать смех. С ещё тёплых снимков на неё смотрела какая-то незнакомая девица с перепуганными глазами и кривой ухмылочкой. Желание пошухарить пришло моментально. Щель проглотила ещё один рубль, и дождавшись первой вспышки, Вика задрала вверх кофточку… Новые снимки, на которых красовались её голенькие сисечки, были великолепны.

— Ты, что ещё там? — услышала она голос матери.

— Да, сейчас ещё один разок сфоткаюсь. А то я моргнула, — ответила она, и аккуратно сложив снимки, сунула их в задний карман

— На тебя денег не напасёшься.

— Ма, не жадничай. Это же на паспорт. Я должна быть красивой.

— Ладно, давай быстрее, красавица.

Вика уже почти дописала письмо, как раздался звонок в дверь. В это время она никого не ждала. Это было её время.

— Кто там, — раздражённо крикнула она.

— Участковый. Открой, пожалуйста.

— Опять лечить будете?

— Виктория, открой. Тут дело посерьёзней.

Она повернула ключ и распахнула дверь. На лестничной площадке стоял участковый, а у него за спиной ещё три человека в странной форме.

— Мы можем войти? — настойчиво спросил он.

— А это кто? — поинтересовалась Вика, ткнув пальцем в незнакомцев. — Я их не знаю.

Отодвинув в сторону молоденького лейтенанта, вперёд выступила дама, вооружённая увесистой папкой.

— Я старший судебный исполнитель Ворошиловского районного суда Маркова Анастасия Викторовна. У меня постановление о выселении Тимофеевай Виктории Павловны из незаконно занимаемой ею жилплощади.

Вика слушала даму разинув рот, не в состоянии ни шевельнуться, ни произнести хоть слово в ответ, а та, закончив свою заученную тираду, таким же бесцеремонным жестом, как и с участковым, отодвинула её в сторону и вошла в квартиру.

— Почему? — наконец собралась с силами, и выдавила из себя вопрос Вика.

— Ознакомьтесь с постановлением, — моментально отреагировала суровая женщина и положила на тумбочку несколько листов бумаги сшитых металлической скрепкой.

Вика попыталась читать, но буквы сливались в туманное месиво, а голоса вошедших гудели в голове, разрывая её изнутри страшной болью.

— Товарищ лейтенант, почему? Я же одна… Я же ничего не сделала… За что?

Участковый взял её легонько под руку:

— Тимофеева, пройдём на кухню. Понимаешь… Я тут не причём. Ты же знаешь как я к тебе отношусь. Они говорят, что всё по закону. Квартира ведомственная, от железной дороги. Бабушка получила её как передовик производства.